Бродский, как всегда, прав.

"на улице, чай, не Франция" - и Бродский, как всегда, прав.
на улице - кофе и Питер, терпи. там выныривают из метро красивые
и далекие, берут друг друга губами за губы, губами за пальцы, смеющиеся, милые, цветные.а ты только и можешь стоять с ними рядом, беспомощно улыбаться - у тебя нет таких губ, таких трехкомнатных квартир.
и сердце-то у тебя всё в пломбах, в пломбах.
и руки в тромбах.
и жизнь в траблах.
забитое наглухо детство.
короче, давай короче, и в одной комнате можно
быть одинокими, и долго падать в пробелы электронного письма, как в снег, и ночью
всегда кажется, что не услышат.
забьем на этот межладонный проём, пойдем на красный,
поговорим по дороге самыми затасканными на свете (на лене и кате) словами.

ни обнять, ни ударить. внешность у тебя в нежность, а я, как дурак, вцепилась
тебе в куртку и стою, молчу, привыкнув, что все разговоры доходят до переломов.

останься, а то я совсем остыну
. жалобно поскулю в спину автобуса, развернусь ипоеду на залив заливать горе.
пять минут, за которые можно спятить.
и потом дли неделине для меня, но только возвращайся.
как нарочно накрапывает боль, стонут движения,
до жжения пробки по утрам раздражают, слышим, как нас ничего больше не связывает:
ни голосовые связки, ни бинты, ни килобайты.
облезлое метро не налезает на город, не может без паники пьянок и бьющих ног, а мы все просим, чтобы с нами поговорили,
просим в телефон людей, которые молчат.
окончательно так, до нервных окончаний,
безнадежно, насовсем.
мама, я не знаю, откуда бывает так грустно посреди
переполненного проспекта, зачем так орет в уши ветер, и как взять и заткнуться.

" на улице, чай, не Франция" - и Бродский, как всегда, прав.

на улице - кофе и Питер, терпи.
впалые щеки подушек, выпирающие ребра батареи,
арки домов как красиво очерченные брови. я не блюю стихами, я ими люблю.

мы - это когда один поцелуй в ключицу больнее удара.