Таки дочитал его книгу. Кажется это самое странное что он написал (или что я читал), рассказы клёвые, общая сюжетная линия так себе. А ещё цитаты, целая тонна выписанных цитат.
Кусочек жизни – наша ставка в игре.
Мы рискнем.
То ли от плохого питания, то ли под действием силы тяжести,
но людям кажется, будто ты хмуришься, даже когда ты не
хмуришься.
В своем понимании ты всегда прав. Все, что ты делаешь – все,
что ты говоришь, как ты себя преподносишь, – в момент
совершения любого действия, это действие автоматически
становится правильным.
Мистер Уиттиер подносит чашку к губам. Его руки трясутся. Он
говорит:
– Даже если ты вдруг решил, что сегодня ты будешь пить
кофе неправильно … из грязного ботинка… все равно это будет
правильно, потому что ты сам это выбрал. И сам так решил.
– Катиться вниз по общественной лестнице, – говорит
Инки, – теперь это новая разновидность успеха.
– У кого-то – тележка из магазина, у кого-то – личный
самолет «Gulfstream G550», но людьми движет тот же инстинкт.
Не быть привязанным к одному месту. Всегда находиться в
движении.
Ненависть – наша любовь. Чтобы остановить войну, мы объявляем
войну ей самой. Искореняем бедность. Боремся с голодом.
Открываем фронты, призываем к ответу, бросаем вызов, громим и
уничтожаем.
Мы люди, и наша первая заповедь:
Нужно, чтобы что то случилось.
Без зеркала, забывается даже собственное лицо.
Им тоже хотелось бы быть такими в 90 лет: современными, молодыми душой. В курсе всех новых веяний.
А не окаменелыми ископаемыми, какими они себя чувствуют уже
сейчас…
Мы любуемся «Тайной Вечерей» и «Моной Лизой», не думая, кто
оплатил заказ.
Он говорит: имеет значение только то, какое наследие оставил
творец, что он сделал.
А не то, где он брал деньги на жизнь.
Было даже не важно, что изображено на картине и как она
сделана. Принадлежность к большому искусству, к шедеврам,
похоже, определяется тем, где она выставлена, картина…
Когда ты просто лежишь в постели, изо дня в день, и вообще
ничего не делаешь, тебе начинает казаться, что ты понимаешь,
как должны себя чувствовать вампиры.
– Когда ты просто лежишь в постели, изо дня в день, –
говорит миссис Кларк, – ты понимаешь, что вампиров убивают не
деревянные колья. Их убивает эмоциональный багаж, все эти
неоправдавшиеся ожидания, которые они носят с собой век за
веком;
Разница между тем, как человек выглядит на самом деле и каким
он себя представляет, может быть просто убийственной.
Есть мужчины, которым нужны лишь картинки с голыми женщинами.
Но есть и женщины, которым нужен лишь член мужика. Или его
сперма. Или его деньги.
У обоих полов – одинаковые проблемы с доверительными, по
настоящему близкими отношениями.
– Если ты любишь девушку, – говорит Хваткий Сват, – дай
ей свободу.
Только потом не удивляйся, если она принесет с собой герпес…
– В большом городе с ограниченным полицейским бюджетом,
– говорит Сестра Виджиланте, – хороший серийный убийца – это
весьма эффективный способ модификации общественного
поведения.
Животные, скажем собаки, они делают нас людьми. Они –
доказательство нашей человечности. Другие люди: рядом с ними
мы лишние. Кошка или собака, ящерица или птичка: рядом с ними
мы – Бог.
В Древнем Риме, говорит Сестра Виджиланте, в Колизее, была
должность эдитора, устроителя гладиаторских игр. Для того
чтобы люди оставались миролюбивыми и не поубивали друг друга,
им нужны были кровавые зрелища, организацией которых и
занимались эдиторы. От этого слова произошло современное
«editor», редактор. Сегодня наши редакторы составляют меню из
убийств, изнасилований, поджогов и вооруженных ограблений на
первых страницах ежедневных газет.
Мужская энергия пугает и унижает женщин. Женщина для мужчин –
либо девственница, либо шлюха. Либо мать, либо распутница.
Люди в своем большинстве убивать не умеют. Они даже курицу не
забивали ни разу в жизни, не говоря уже про человека. Они
даже не представляют, как это непросто.
Даже если я не был нетрудоспособным до того, как убить этого
мистера Льюиса Ли Орлеана, когда все закончилось, я точно
стал инвалидом. Убивать человека – работа нелегкая. Нелегкая
и грязная. Нелегкая, грязная и очень шумная, потому что
жертва вопит во весь голос, причем смысла в ее словах – не
больше, чем в реве коровы на бойне.
– Американцы принимают наркотики, – говорит Агент
Краснобай, – потому что не знают, как распорядиться своим
досугом.
– Ты живешь лишь потому, что умер кто то другой.
Эта мисс Как ее там, она строчит, словно из пулемета: паф паф
паф.
Впрочем, парням приходилось выслушивать бред и похуже, в
надежде на перепихон.
Дети, говорит она. Когда они маленькие, они верят всему, что
ты им рассказываешь о мире. Мама для них – это и мировая
энциклопедия, и альманах, и словарь, и Библия, все вместе. А
потом они достигают определенного возраста, и все меняется,
словно по волшебству. На прямо противоположное. Теперь ты для
них либо лгунья, либо дура, либо злейший враг.
Люди предполагают, что когда то она была бесподобно
красивой.
Потому что сейчас она так… безобразна.
Людям нужна справедливость. Им нужно, чтобы одно
уравновешивало другое.
Когда мы умираем, мы умираем с историей на устах. С такой
историей, которую можно поведать лишь незнакомому человеку, в
каком нибудь уединенном месте, в обитой войлоком палате
полуночи. Эта история – самая важная. Мы годами ее
репетируем, про себя, но никогда никому не рассказываем. Эта
история – наш личный призрак. Она возвращает людей из
мертвых. Лишь на мгновение. Так, заглянуть в гости. Любая
история – чей то призрак.
Болезни и голод, они никуда не исчезнут. Потому что мы любим
боль, нашу боль. Мы любим, когда все плохо. Но мы никогда не
признаемся в этом.
– Если бы смерть была только паузой для того, чтобы уйти
со сцены, сменить костюм и вернуться в качестве нового действующего лица…
Бросились бы вы ей навстречу? Или решили бы не спешить?
Если бы жизнь была всего лишь баскетбольным матчем или
пьесой с концом и началом, когда участники действа, закончив играть, сразу готовятся к новому матчу, к новой постановке…
Как бы вы стали жить, доподлинно зная, что смерти нет?