Стремительным и толстым слоем тумана меня заволакивало все сильнее и сильнее. Я уже терял всякую надежду на понимание, на отстранение и прочие радости беззаботной жизни. Жизни без вопросов и прочего дерьма, царящего в моей голове. Каждый раз, когда происходило нечто подобное, мне было больно выбираться из-под своего одеяла и дрожащими руками брать одежду, скомканную и противную, бесправно и бесцельно валяющуюся на моем стуле. Мне был противен свет из окна, пробуждающий и режущий глаза; стол, лампа и книги, разбросанные без особого порядка и не позволяющие увидеть картину в целом. Но мне также мерзко и неприятно было возвращаться в свою постель: холодную, мрачную постель: она обладала всеми теми негативными качествами, что я видел в других, что я видел в себе. Дражайшие приступы меланхолии сотрясали мое маленькое тельце, оставляя глубокие порезы и шрамы, которые заживали также быстро, как и появлялись.

Но, пробуждаясь, я уже ничего не мог поделать. Меня подгоняло странное чувство, словно выжигавшее нужные действия и слова где-то внутри, после чего проекция их знаков апробировалась мной на реальности. И каждое утро повторялось одно и то же: я вставал и быстрым шагом проходил десять пролетов вниз, конечно, быстрее было бы их пролететь, но ведь я не мог ни в коем случае делать что-то с собой, по крайней мере, до определенного момента. Так и приходилось – спускаться вниз, поджигать сигарету, и выкурить ее по пути к ненавистному месту, где меня ждут ненавистно-безразличные люди. Как часто мне хотелось накачать их неимоверным количеством наркотиков и посмотреть на них во всей красе, самому при этом сохраняя адекватность.