Мягкие, обволакивающие, мерцающие в свете дождливого дня, восторгающие, лишенные тени и ошеломляющие глаза вглядывались в меня долго тянущимися часами. Я не знал, что им нужно и что они хотят узнать. Что-то все же хотели, и этого было достаточно.

В разрушающем потоке Вселенной, где-то там, где не было никакого пространства и времени, должно было находиться слегка ошеломленное и чувствующее недостаточность существо. Его напуганность передавалась сквозь мельчайшие токи, и ужас его был не сравним с тем, что испытываю я, глядя в ночное летнее небо. Ему не знаком этот ночной запах, когда весь туман давно рассеялся, звезды еще высоко и ярко светят, небо цвета потухшего монитора, а дорожные фонари грустно спят. Это запах всех дневных событий, вожделений утра и предвечерней усталости. Он готов вырвать меня прочь, создать иллюзию ясности и спокойствия. Но меньше всего хотелось бы довериться такому летучему элементу.

Существо не чувствовало и не видело, не представляло, не ощущало, не слышало, не вкушало. Его не было в привычном смысле. Поэтому его с полной сосредоточенностью следовало представить. И оживить. Вдохнуть в него все то, что могло бы дать ему надежду и прочие человеческие движения души. Сделать из холодного и непроницаемого куска электрических импульсов нечто, что могло бы понять все то, о чем кто-либо когда-нибудь говорил. Увеличить его ужас, наполнить его глаза безмятежностью, так ему не хватающей.

Может, его место не там и не здесь. Выгодность его положения в том, что этого положения не существует. Как не существует и его самого. Должно быть, это приятно. Знать, что делать не нужно, не пытаясь сделать даже что-либо.