мы все святые в своих пороках, но кому до этого есть дело?

затягивая по-туже смирительные рубахи нашего сознания они все больше и больше смеются. спасительной лоботомии не будет: ты будешь чувствовать все это вечно.
самое ужасное, что могло с нами произойти, — произошло: мы родились с огромным чувственным потенциалом. всю жизнь мы чувствовали мир вокруг. иногда это заставляло нас радоваться, но чаще — разрушать: неважно что разрушать, но большинство из нас разрушало себя. мы ломали себя изнутри, создавая причудливое для окружающих моральное уродство — зеркало внешнего мира. наши души всего-навсего впитывали окружающую среду, наполняясь дерьмом, словно губка, брошенная в выгребную яму, мы думали, что живем, на самом же деле, мы просто наблюдали за жизнью. обреченность без конца скитаться по улицам, в поисках очередной вмазки, чувствуя спиной неодобрительные взгляды тысяч столь разных близнецов, напиваясь или накуриваясь в одном из сотен двориков, сдавила наши виски, ликвидировала чувство собственного достоинства, уверив нас в том, что это мы выродки, а жизнь прекрасна.
кто-то пытался скрыть это по-глубже — в самых недрах своей души, страдая от постоянных, разрывающих разум на части, депрессий, неумело скрывая их за маской пьяного весельчака или же спокойного джанка. погружаясь в океаны спасительного алкоголя, забывая о своем положении. забывая о себе, вспоминая лишь наутро и снова снова снова снова снова топя свои переживания, выкуривая их, трахая в захарканных лифтах, пересыпая из сухого в мокрый, расстреливая их в упор.

остальные же — наоборот — выплескивали, или, скорее, старались выплеснуть все это из себя через какое-то подобие творчества, выжимая себя, словно половую тряпку, в сотни тысяч, никем не востребованных, письменных знаков, комбинаций нот и новых аккордов, придумывая изощренные рифмы, и причудливые фигуры на холстах, в столь сильных позывах к красоте. но как нектар не вытекает из гнойника, так и эти жалкие попытки украсить все вокруг, заводили их все глубже и глубже, накрывали их пуховым одеялом меланхолии, сковывали нас наручниками нас наручниками нас наручниками маниакальной депрессии, обрекая погибать в ужасных муках бесполезных кровотечений.

единственным счастьем, как для первых, так и для вторых, казалось найти родственных себе душ, пожирая и всасывая сотни других — попавшихся на пути, разочаровавших и разбивших надежды, долбивших нас, в наши же половые десна, своими иллюзорными членами, затягивавших или же вытягивавших нас в/из нас самих, банально не понимавших нас. нырнув слишком глубоко, в поисках, многие уже не находили в себе сил всплыть. и лишь те, которые нашли, дерзко хвастались другим. ведь больше было нечем. и это повод лишь до поры до времени — жить мы будем завтра, но погибнем сегодня вечером.

умирая в своей туго-затянутой смирительной рубахе, где-то там, в притоне, вскрикни в последний раз имя. я же так стараюсь вас любить.