джесси курит в окно. косяком пролетают стаи. интересно, когда милый стивен её оставит? она поправляет чёлку и закрывает ставни. и так уже третий по счёту злосчастный год. каждый месяц внутри у неё что-то звонко бьётся. стивен дважды на дню повторяет, что разведётся. только все обещания снова на дно колодца с таким всплеском летят, что кончается кислород. джесси встретила стива, когда увлекалась джазом. она была терпкой, колючей и несуразной, и любой за тридцать, не поведя и глазом, захотел бы такую в плен шелковых одеял. а теперь стала ластиться, словно ручная кошка. «мол, вот ужин твой, вот коньяк, вот ложка, если слишком горячее, ты вот подуй немножко, ложку за папу, за маму и за меня» стивен каждый четверг на боинге заграницу, сочиняет потом стопятьсотую небылицу, о том, что трудиться, трудиться и только трудиться. и джесс ему верит. и даже почти всегда. потом начинает путать слова, переписки, даты, приходит к ней трезвым, но чаще всего поддатым. такого не пожелаешь и супостату, когда каждый день без него беда. у стива жена и три замечательные дочурки, а у джесси сыпется тоннами штукатурка, на глазах её стрелки острее кинжала турка, и зачем она его только встретила, подлеца? на weekend’ы он снова с друзьями в штаты, она пишет ему поэмы, стихи, трактаты, заклиная рифмой, богами и кроя матом, чтобы только не видеть больше его лица. это будет во время священного рамазана, когда у него появится какая-нибудь сюзанна, и ты вдруг будешь счастлива несказанно, что он перестал тебя трахать и теребить. ты вновь побежишь по шоппингам и джаз-барам, по мокрым нью-йоркским извилистым тротуарам, только уже не поддашься ничьим кареглазым чарам, только уже не сможешь так полюбить.