Он не мог расслабиться. Кошмары не преследовали его, как было ранее, но и нельзя сказать, что он высыпался: всю ночь он видел сны, яркие, четкие, с длинными сюжетными линиями, иногда настолько запутанные, что впору записывать сценарии и отсылать в Голливуд. Стайлз открывал глаза утром под писк будильника, и ему казалось, что таким должно быть утро человека, вынужденного одновременно проживать в двух мирах. У него не было кругов под глазами, бледной кожи и тому подобных вещей, из-за которых можно было бы сказать о его своеобразной бессоннице, но он не мог отдохнуть. Он пил Аддералл двойными дозами, но его хватало ненадолго. Все труднее было сосредоточиться, все меньше хотелось что-либо делать, вставать, куда-то идти. Но он помнил об отце и поэтому вставал, делал, шел. Утром спускался к завтраку и широко улыбался. Трещал без остановки за ужином и топал босыми ногами по лестнице, спеша за молоком перед сном. Изо всех своих последних стайловских сил он старался выглядеть все тем же в глазах отца. И, по возможности, в глазах друзей. Но он врал всем вокруг, с тихим ужасом заглядывая внутрь себя и не находя ответов на свои вопросы. Он не понимал, что с ним происходит. Он был напуган, подавлен и одинок.

©