Джесси курит в окно. косяком пролетают стаи.
интересно, когда милый Стивен её оставит?
она поправляет чёлку и закрывает ставни.
и так уже третий по счёту злосчастный год.
каждый месяц внутри у неё что-то звонко бьётся.
Стивен дважды на дню повторяет, что разведётся.
только все обещания снова на дно колодца
с таким всплеском летят, что кончается кислород.

Джесси встретила Стива, когда увлекалась джазом.
она была терпкой, колючей и несуразной,
и любой за тридцать, не поведя и глазом,
захотел бы такую в плен шелковых одеял.
а теперь стала ластиться, словно ручная кошка.
«мол, вот ужин твой, вот коньяк, вот ложка,
если слишком горячее, ты вот подуй немножко,
ложку за папу, за маму и за меня…»

Стивен каждый четверг на боинге заграницу,
сочиняет потом стопятьсотую небылицу,
о том, что трудиться, трудиться и только трудиться.
и Джесс ему верит. и даже почти всегда.
потом начинает путать слова, переписки, даты,
приходит к ней трезвым, но чаще всего поддатым.
такого не пожелаешь и супостату,
когда каждый день без него беда.

У Стива жена и три замечательные дочурки,
а у Джесси сыпется тоннами штукатурка,
на глазах её стрелки острее кинжала турка,
и зачем она его только встретила, подлеца?
на weekend’ы он снова с друзьями в Штаты,
она пишет ему поэмы, стихи, трактаты,
заклиная рифмой, богами и кроя матом,
чтобы только не видеть больше его лица.

это будет во время священного Рамазана,
когда у него появится какая-нибудь Сюзанна,
и ты вдруг будешь счастлива несказанно,
что он перестал тебя трахать и теребить.
ты вновь побежишь по шоппингам и джаз-барам,
по мокрым нью-йоркским извилистым тротуарам,
только уже не поддашься ничьим кареглазым чарам,
только уже не сможешь так полюбить.