Те, с которыми что молчать, что говорить,
достаешь сигарету, а зажигалка уже горит,
допиваешь, а уже протягивают, чтоб долить;
им не требуется объяснять ни что болит,
ни по кому болит;
и соврал бы, да что соврешь им, когда весь вид
мой красноречиво правду им говорит,
как они – обижаясь и злясь временами -
продолжают меня любить;
и я чувствую, как между нами
тянется, теплится, бесится, бьется,
натягивается до предела, но никогда не рвется
живая нить,
из всего, что имею – именно это стоит хранить.

Те, кто берут на слабо, а потом проверяют пульс;
при истерике бьют наотмашь по левой щеке;
к ним приходишь – расквашен весь, говоришь: «Боюсь!
существую, мол, при деспотичном ростовщике;
я ему по крупицам сдаю слова, но растет процент!
я готов замолчать, только что ему, если глух?!»
А они, улыбаясь: «Ну, давай, завершай концерт,
завершай подводить нам итог всех своих разрух»,
гладят нежно, и от их теплых рук
улыбка вспыхивает на лице.

Те, с которыми мне еще жить и жить:
напиваться ночами и прошлое ворошить,
и сидеть на кухне,
и словами отчаянно ворожить –
словно угли
их ворошить,
едва потухнет.

Быть счастливым их улыбками, постоянством,
и – когда-нибудь – сединой,
до которой черт-его-знает-сколько-еще-ночей;

те, которые при встрече не спрашивают: «ты чей?»,
просто констатируют:
«ты теперь со мной».