Возможно, ни один мужчина не задумывался, какой странной была бы его жизнь, если бы общество безжалостно оценивало ее в исключительно в рамках его мужественности, если бы все, что он носил, говорил или делал неизбежно должно было получить одобрение со стороны женщин. Если бы день за днем он был вынужден рассматривать самого себя не как равного члена общества, а как нечто, не дошедшее до стадии взрослого человека. Если бы центром его одежды была область в районе ширинки, если бы все образование было направлено на то, чтобы сделать его энергичным любовником и кротким paterfamilias, а его интересы считались бы естественными только тогда, когда они не выходили за рамки сексуальных. Если бы от школьной скамьи до лекционной аудитории он слышал бы все те же излияния назойливого, бранящегося голоса, без устали напоминающего ему его природную функцию.
Если бы ему без конца разжевывали советы: как сохранить мужской стиль в письме, как получить образование, не растеряв своей привлекательности, как совмещать исследования в области химии с соблазнительностью, как играть в бридж так, чтобы никто не поставил под сомнение его способности в постели. Если бы теперь вместо шутливо оброненной реплики «ах да, женщинам нравятся дикари», он бы постоянно чувствовал на себе безжалостное давление социального устройства, которое контролировало бы каждый его шаг в плане того, насколько успешно он выполняет это требование.
Он бы слышал (понравилось ли бы ему это?) женский вариант профессора П., вещающий: «Я не сторонница теории верховой езды и охоты как единственных сфер мужской жизни, но нам действительно нужна более внятная концепция природы мужского существования и возможностей, заложенных в нем».
В любой книге по социологии он бы находил (после основной информации по теме человеческих прав) дополнительную главу под названием «Положение мужчины в идеальном государстве». В газете он встречал бы рубрику «Мужской уголок», где ему бы рассказывалось, как, расходуя приличное количество денег и времени, он смог бы оставаться привлекательным для девушек и сохранять привязанность жены. Когда ему наконец удавалось заполучить супругу, он бы лишался своего имени и взамен приобретал титул, чтобы общество могло видеть его достижение.
Люди писали бы книги вроде «Мужская история», «Мужская психология» или «Мужчины в Библии», в газетах ежедневно появлялись бы заголовки типа «Открытие доктора-мужчины», «Секретарь-мужчина выигрывает лошадиные гонки в Калькутте», «Мужчины в академии» и т.п.. Если бы мужчина согласился дать интервью или совершил какой-то необычный подвиг, он бы обнаружил, что все это записано примерно таким образом: «Профессора Бракта, несмотря на выдающиеся заслуги в биологии, никак нельзя назвать немужественным мужчиной. Более того, у него есть жена и семеро детей. Это высокий и статный мужчина, с грубыми, сильными руками канадского дровосека, которыми он аккуратно управляется с образцами в своей лаборатории. Мы выпили пива, и он принялся рассказывать мне свои выводы громким, мужественным голосом, достойным обладателя таких усов и бороды».
Его бы постоянно поучали при помощи торжественных дискуссий на тему «Должны ли мужчины работать в магазинах одежды?» или желчными обсуждениями вроде «Чайные вечеринки для мужчин». В журналах он находил бы рубрики «мужской взгляд на общественные проблемы», не говоря уже о бесконечных новостях про мужчин, которые выставляют свои тела на пляжах (ах, это так мужественно), или прячут их в халаты (ах, это слишком женственно), заметки о мужчинах, которые думают только о женщинах, мужчинах, которые изображают неестественное безразличие к женщинам, используют свой пол, чтобы получить работу, портят вид офиса своей бесполой наружностью и вообще всячески подводят необычайно высокие общественные требования. На званых ужинах он бы слышал вкрадчивый, маслянистый женский голос: «но, дорогой, зачем тебе ломать свою хорошенькую голову над скучной политикой?».
И если после нескольких веков такого обращения мужчина сохранил бы крохи самосознания, самозащиты и даже был бы в небольшом замешательстве насчет предъявляемых к нему требований, я бы не стала обвинять его. Если бы он объявил свою жизнь главной социальной проблемой в этом мире, я вряд ли бы удивилась. Что меня по настоящему поразило бы – это то, что ему удалось сохранить хоть крупицу здравомыслия и уважения к себе.
Из эссе Дороти Сэйерс «The Human-Not-Quite-Human». 1947 год.
