Это и есть свет ума, холодный и планетный
Деревья ума черны. Свет голубой.
Травы сорвались от своего горя у моих ног, как перед Богом,
Колят мои щиколотки и ропщут свое смирение.
Смешные, одушевленные дымки здесь живут
Отделенные от моего дома у надгробных камней.
Совсем не вижу куда можно пройти.
Луна никакая не дверь. Своего рода лицо,
Белая как костяшка и очень расстроенная.
Она таскает за собою море словно тёмное преступление; тишина,
С О-зияющим полным отчаяния. Я здесь живу.
Дважды, по воскресеньям, колокола удивляют небо —
Восемь великих языков подтверждают Воскресение Господне.
В самом конце они трезво отбивают свои имена.
Тисовое дерево тычется вверх. У него готическая форма.
Глаза по нему поднимаются и находят луну.
Луна — моя мать. Она не мила как Мария.
Её голубая одежда выпускает маленьких летучих мышек и сов.
Как хотелось бы верить в нежность —
Лицо чучела нежно от свечей, преклонившееся
Ко мне — особенно, его мягкие глаза.
Я далеко упала. Собираются тучи
Синие и таинственные перед лицом звёзд.
Внутри церкви, святые все будут синими,
Всплывая на нежных ногах над холодными скамьями,
Их руки и лица окаменевшие от святости.
Луна ничего этого не видет. Она лысая и дикая.
А тисовое дерево посылает темноту — тьму и тишину.