…он предполагает, что эстетическое воплощение зла предполагает живейшую потребность в добре, высочайшую нравственность.
…все интерпретаторы сходятся в одном: его творчество субверсивно по самой своей сути; оно – воплощённое отрицание, протест, бунт.
…протест против «принципа реальности», под знаком которого как раз и формировался авангард 1910-1920 гг. и прежде всего – сюрреалистическое движение.
Это [сюрреализм] возмущение безначальной жизненной стихии против любых попыток мироупорядочения, бунт желания против запрета, случайности – против закона, возможности – против действительности и иллюзии – против истины, это попытка взорвать все наличные ценности, превратить в пыль любые дискурсивные способы познания (науку, философию, искусство, литературу) именно потому, что они отравлены рациональностью, – и всё это затем, чтобы прорвать плёнку, отделяющую внутреннее от внешнего, сон от яви, сознательное от бессознательного, удержать вечность в мгновении и тем самым вернуть бытию его первозданную чистоту, полноту и неразложимое единство.(читая об «автоматическом письме» возникло: «я иду по полю» и дорога посреди золотого поля)
…размягчить, рассосать или просто дискредитировать готовые смыслы.«Священное расстройство разума» (Рембо).
…индивид…превращается в «глухой приёмник», улавливающий бесконтрольные голоса бессознательного, в «скромный регистрирующий аппарат », послушно фиксирующий вспышки воображения, в результате чего не только любая форма ввергается в хаос, но и высвобождается магма подлинных, сокровенных смыслов, воплощающих уже не культурно-принудительный «принцип реальности», но «природный», не терпящий никаких пелен «принцип желания».(см. Бретон)
«Мифология власти одновременно создаёт и богов-насильников, и богов-бунтарей» (Г. Башляр).(Э. Юнг ("Жалоба, или Ночные размышления о жизни, смерти и бессмертии")
(Мальдорор (имя, которое можно перевести как "зоревое зло") (также Люцифера у Гюго, ("Бог, конец Сатаны", 1823) ( лермонтовского Демона, падшего ангела Седара в "Падении ангела" (1838) Ламартина) Мальдорор неудержим в праведном восстании против дурного Творца и его мерзостного творения. Бог в "Песнях Мальдорора" — "самодовольный кретин", создавший человека не только для того, чтобы наслаждаться его страданиями ("я потому вас истязаю, что ваши муки — мне отрада", II, 8), но и для того, чтобы он, растленный и жестокосердный, сам себя истязал. Человек — "образ Божий" под стать своему создателю, и потому они оба заслуживают лишь поношения и праведной мести, которой и упивается Мальдорор. Увидев Творца-антропофага, герой испытал "боль и жалость, вызванные ощущением величайшей несправедливости", а вслед за тем "бешеную ярость" — "разве не достойно ее жестокое чудовище, чьи очерствевшие дети способны лишь изрыгать хулу да изощряться в злодеяньях?" (II, 8). "Пинать, дразнить, язвить тебя, о человек, тебя, хищная тварь, тебя и твоего Творца, за то, что породил такую скверну, — лишь в этом суть моей поэзии" (II, 4). Но к богоборчеству, этому общему месту романтической литературы, добавляется и другое: человек — не только озлобленное творение злобного Бога, он и его жертва, беззащитная и несчастная, достойная не только проклятий, но и сочувствия. Отсюда, с одной стороны, — образы безвинных страдальцев вроде одинокого ребенка, пытающегося догнать ночной омнибус (III, 4), а с другой — мотив неожиданного спасения и образ спасителя. Если Мальдорор палач, то он же и жертва, поскольку его ненависть направлена не только на Творца и его творение, но и на самого себя. Отсюда — парадокс: чем больше герой сострадает человеку, тем нетерпимее становится к его порочности, принимаясь крушить все мироздание, включая и тех, ради кого он поднял мятеж: бунтуя против зла, он лишь умножает его, обозначая тем самым тупик, в который, будучи доведена до логического конца, заходит важнейшая романтическая мифологема — мифологема богоборчества.(Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского.)
(неотрефлектированная симуляция – что такое «неотрефлектированный» - о подражании; что такое «объективировать», «антагонист», «литературный топос» ;) (Sade, p. 186; Великовский С. И. На излете романтического бунтарства) …певца "мировой благостыни, простертого в смиренном восторге перед совершенством жизнеустроения, от бытийных основ до мелочей быта". – тошнота; лизание задницы псевдогосподу, унижение и бога, и себя. "Несчастье не в нас и не в прочих созданиях, оно — в Элохиме", С II. …он коверкает и вспарывает не только штампы массового сознания, но и выстраданные мысли французских моралистов, с холодным энтузиазмом потешается как над обыденным здравым смыслом, так и над разумным человеческим духом, над классикой и над романтикой, над наукой и над философией, над любым автором, любым произведением, над всеми культурными формами, и причина заключается в том, что его реакция — это реакция неприятия любого культурного феномена и любого чужого слова просто за то, что они — чужие, готовые, экзистенциально не пережитые, за то, что они авторитарны и, отвердев в стереотипе, воплощают и навязывают чей-то чужой образ мира, а значит — таящуюся в нем чужую волю, чужую силу и чужую власть. Известно, что сущность формы в том и состоит, что, изымая известный предмет, переживание или событие из бесконечного и незавершимого жизненного потока, овладевая ими, их о-формляя и о-граничивая, создавая их образ, любая форма объективирует и овеществляет изображаемое явление. Она подчиняет это явление авторской воле, заключающейся в том, чтобы придать изображаемому единство и завершенность, свойственную всякому обработанному предмету, однако тем самым форма как раз и осуществляет свою власть над предметом — она отказывает ему в полноте и непосредственности самообнаружения, отнимает право на свободное самораскрытие, ибо всякое "художественное завершение" по сути своей есть не что иное, как "разновидность насилия". Все исторически существовавшие и существующие художественные формы различаются лишь средствами и способами такого насилия, коль скоро они не могут, да и не желают отменять сам принцип власти, заложенный в форме как таковой. Вот почему любая установка жизни на "самовыражение", пытающаяся сбросить ярмо овеществляющей объективации, ведет к непримиримому конфликту с формой и далее — к мятежу против нее. (то, что близко, совершенно ясно; видимо, то, что называется «отрефлектированное»; осмыслено и сформулировано всегда ощутимое мною, да, изначальный конфликт; порой стремление к самовыражению и порой бегство от него, всё гораздо больше, чем это можно описать какой-либо формой, тем более стилизованной; язык философии наиболее широк) (руссоизм, Верлен, Рембо, Барт P. Нулевая степень письма) …Лотреамон способен говорить только на тех языках, которые сам же и передразнивает, и передразнивает он именно те языки, на которых только и способен говорить. Он волен как угодно отстраняться от этих языков, но радикально освободиться от них ему не дано. Он — пленник литературной тюрьмы, в бешенстве бросающийся на ее стены, но он же — ее нахлебник и паразит, и нет ничего удивительного в том, что его отчаянный в своем бессилии бунт непрерывно балансирует на грани между лихорадочным весельем и холодноватой ожесточенностью. (я способен видеть лишь те уровни и существовать лишь в тех формах, которые сам же и отрицаю, и отрицаю лишь те известные мне уровни и формы, которые могу видеть и в которых могу существовать. я волен как угодно отстраняться от них, но радиально освободиться мне не дано. я – пленник бытийной тюрьмы, в бешенстве бросающийся на её стены, но я же – её нахлебник и паразит, и нет ничего удивительного в том, что мой отчаянный в своём бессилии бунт&hellip ;)(культура контестации)
Обещаю, две жадных дырки на гнусной твоей роже, уродина, будут удовлетворены сполна, если только ты не поленишься три тысячи раз подряд вдохнуть зловоние нечистой совести Всевышнего! На свете нет ничего, столь благоуханного, так что твой нос-гурман, вкусив сей аромат, замрет в немом экстазе, как ангелы на благодатных небесах. Что такое добро и что такое зло! Быть может, это проявления одной и той же неутолимой страсти к совершенству, которого мы пытаемся достичь любой ценой, не отвергая даже самых безумных средств, и каждая попытка заканчивается, к нашей ярости, признанием собственного бессилия. …спиною к свету, не отрывая глаз от темных недр, я упиваюсь отчаянием, словно терпким вином, и что есть силы раздираю собственную грудь. Но нет, я не безумен! Нет, я не единственный страдалец! Нет, я все еще дышу! Нет, я не в силах продолжать, слезы застилают глаза, ибо чувствую: настало время вернуться в грубый мир людей… но делать нечего! Соберемся же с духом и, как велит долг, свершим предначертанный нам земной путь. Если же закрадется нам в душу дерзкая гордыня, мы тотчас же с презреньем отбросим ее прочь, как горький плод, и, не дрогнув, принесем Тебе в жертву. Знать, сила, которой наделили его духи ада или, вернее, какую он черпает в себе самом, не мнима… Отринь же пагубные мысли, обратившие сердце твое в пепел. Твой рассудок поражен недугом, тем более страшным, что ты его не видишь и, когда из твоих уст исторгаются безумные, хотя и дышащие сатанинскою гордыней речи, полагаешь, что в них выражается твоя природная сущность. За свою жизнь ты произнес таких речей без счета, несчастный ты безумец! Жалкий остов бессмертного ума, некогда сотворенного Господом с великою любовью! […] Коль скоро все здесь тебе не по нраву, отправляйся туда, откуда пришел. […] Известно же, что в надзвездных сферах есть миры куда обширней нашего, там обитают духи, чьи ум и знанья далеко превосходят наше скудное разумение. Вот туда и держи путь! Оставь нашу землю, где все так зыбко и шатко, прояви наконец свою божественную суть, которая дотоле оставалась втуне, и вознесись, да поскорее, в свою стихию……решительно ступая, устремилась к черным безднам и тайным извилинам душ.