С каждым днем я теряю способность быть счастливой.
Далее должно последовать оригинальное объяснение, например, как "меня сжирает космическая тоска, я тяжело переживаю переход из подростка во взрослую особь, в конце концов, меня угнетает роман Драйзера", но не тут-то было. Собственно, ничего странного в этом нет: таланта к счастью во мне не обнаруживалось и раньше; казалось бы, фуй с ним, с счастьем, нам и без него страдается неплохо.
Но надежда на какое-никакое успокоение мятежной души моей разлагается день за днем, и самое страшное: ничего я с этим не поделаю, и рассчитывать мне не на кого. Я пишу в ироничном тоне, чтобы ты, читатель, не вздумал проповедовать мне о радости и довольстве тем, что имею - не имею я ничего из того, что действительно может принести абсолютную и непогрешимую радость. Ты мне не веришь?
Иногда мне действительно кажется, что я счастлива - коротко, по-кирилловски, болезненно счастлива, глядя на вечернее море и розовое отражение облаков в воде, или глядя на влюбленную пару людей (которые мне симпатичны по отдельности), или перечитывая только что написанное стихотворение - эта странная, глупая радость длится не больше нескольких секунд, и мгновенно следом за ней на меня накатывает глухая боль от невозможности передать это счастье - в словах ли, в музыке ли (ну вот, неразделенная любовь моя), в рисунке ли, поделиться с людьми - и давит какая-то дурацкая вина - вот, мол, я могу, я вижу, а другие не видят - хотя на самом деле они сами виноваты, что не видят; стыд сытого человека перед голодным оборванцем - неловкость первого, знающего, что второй не возьмет его подачки.
Я вижу себя старухой, страшно, наверное, быть старухой в неполные восемнадцать, правда, что же будет в двадцать пять? Раньше меня преследовало чувство древности, неизменная примесь к моим ощущениям; а теперь вот не древность, а именно старость, больная, угрюмая, дурно пахнущая старость.