То ли нет, но, в принципе, все три слова есть одно.
Время - без двух полночь. Спину лижут ледяные доски. Лежишь и разглядываешь швы на потолке, венами расходящиеся от центра к стенам. Вставать в семь.
В кошельке есть потайной кармашек, там уже две недели лежит одна сигарета (На чёрный день. Ты, конечно, бросила, но вдруг что.).
Хочется звонить Жене. Мне. Безумно. Чёрт. Возьми. Хочется. Звонить. Жене. Чтобы он пришёл, как приходил всегда. Чтобы разрыдаться уже наконец на его плече и выплакать из себя всю эту смолу и ртуть. Чтобы он сказал, что я дура.
Номер с подписью "Женя" плавится, выбитый черным маркером на белой стене. Моей рукой.
В моей комнате есть молочник девятнадцатого века (он же - скрытая пепельница). Голубые росписные узоры и тонкая ручка. Немецкий фарфор.
И пока белый пепел целуется с молочником, а вишнёвые струйки уходят в швы, думаешь о том, сколько ушло под нож во имя твоей правды, и сколько ещё прибавится пустых стульев в моей душе к тому времени, как чаша этих чертовых весов перевесит.
Жила-была девочка, она была левша и картавила. И был у неё внутри кинотеатр, где дни и ночи напролёт показывали цветные мультики. А потом она немножко подросла и теперь курит в окно по ночам. А внутри у неё старый пыльный концертный зал с пустыми стульями.