— Гамаюн, - говорит Голос над моим ухом, - На намокших крыльях далеко не улетишь.
- Я знаю, - отвечаю я из воды. - Но лететь мне все равно некуда.
- А как же Бог, Гамаюн? - спрашивает Голос.
- К Богу я и с мокрыми крыльями, на тонких своих лапках как-нибудь добегу. Может быть, он даже сжалится и выйдет мне навстречу, шелестя белым хитоном и тихо стуча сандалиями по небесной мостовой.
Голос умолк. Мой взгляд рассеянно обмер, вперившись в линию горизонта. Сквозь сероватую дымку проступали контуры розоватых тучек, таких по-девичьи нежных, что у меня подступил ком к горлу.
- Люблю их, люблю, люблю бесконечно, безмерно. Не знаю, какой любовью еще любить можно, Голос. Слышишь меня? Люблю как воздух, задыхаясь, как свет, шагая наощупь в темноте. Но любить ощутимо, с болью и радостью, я могу только человека - такую же тварь, как я. Есть ли в мире кто-то, подобный мне - не по уму, а по сердцу? Кого еще Бог встретит на той мостовой, по которой я пройду к Нему навстречу?
- Какое дело тебе до других, Гамаюн? Иди к Нему один. Одна мука дана, один крест; его и неси. И не проси ничьей помощи.
- Что стоит человек без чужой любви? Какая мера ему дана? Тьфу, пусто! Молчал бы уже, если не понимаешь, о чем я тебе толкую. Я есть, потому что любят меня; меня мало, но я еще есть. А ты лишен людской любви, и потому нет тебя, Голос.

Так говорил я, плескаясь в воде и не ожидая ответа.