Она легка. Движения легки.
Как обреченность ноты в детском хоре.
И вся она — как молодость реки,
не знающей о неизбежном море.

И если смею я взглянуть тайком
в сплетенье томных смуглых очертаний,
то бог внутри рождается комком
отчаянья немеющей гортани.

В созвездье губ и глаз, висков и скул,
я, до глубин подобных не доросший,
узрел не красоту, но скорбь, тоску,
узрел непозволительную роскошь.

Непозволительную роскошь бытия.
Так, мотылек, описывая петли
вокруг огня свечного фитиля,
влюблен в грядущем в невозвратность пепла.

И потому мой вывод скуп и скор.
Она, изящной легкости образчик,
являет мне не страсть — тоску и скорбь
об ускользающем и уходящем.

Она легенда времени о том,
что краткое обречено быть острым.
Так в шепоте, прижав распятье ртом,
находят не сближенье — перекресток.