Каждое утро он просыпался с желанием жить правильно, вести честное, исполненное смысла существование, быть - как бы просто это ни звучало и как бы невозможно на деле ни было - счастливым. Но по мере старения дня его сердце перемещалось из грудной клетки в область живота.
К полудню ему начинало казаться, что все в этой жизни неправильно, не по нему, и возникало острое желание побыть одному. К вечеру он достигал желаемого: он был один в океане своего горя, один в омуте своей бесцельной вины, один даже в своем одиночестве.
Я не грущу, - снова и снова повторял он. - Я не грущу.
Как будто надеялся однажды убедить себя в этом. Или обмануть. Или убедить других - единственное, что хуже самой печали, - это когда ты не можешь скрыть ее от других. Я не грущу. Я не грущу.
А ведь жизнь его, подобно пустой белой комнате, была полна неограниченными возможностями для счастья. Когда он засыпал, сердце сворачивалось в изножье его кровати, точно домашний зверек, живущий сам по себе. Но наутро оно вновь оказывалось в клетке, за решеткой ребер, немного отяжелевшее, ослабевшее, но, как и прежде, работающее без сбоев.

Джонатан Сафран Фоер. Полная иллюминация