И эти ошметки железнодорожных огней, эти неугомонные кровяные тельца,

по два кольца на всех безымянных пальцах, всех беспризорных скитальцев моей блядской родины.

И молчать нет сил и сказать не о чем.

Все бы бросила, сбросила, как вторую кожу.Привыкать не приходится, не пришлось.

Как это в двадцать один?

совершенно гол, с обещаниями до самой старости, с клятвами о безнадежной влюбленности,

стройности, верности, беспричинной ревности,

с охапкой выкрашенных волос.Всюду они, в ротовых полостях, наволочке, кровати,

На твоих ребрах мои нервные окончания, мое безвыходное отчаянье, лелеяние и молчание.

от самого дальнего, ближнего, мы выебанные, вымазанные в белом и красном

Вымученные и уставшие, оттого и прекрасно-счастливые, незадачливые, непонятливые.

Ливнями вымытые. Вылюбленные.

В каждом чертовом дне, по шестнадцать рассветов, на всякий вкус и окрас, и асфальт предательски теплый,

И вишня из твоих ладоней, слаще и нутро мое мягче, робче.И все такое созвучное и добела накрахмаленное.

Обволакивается позапрошлыми простынями, пробуждение резкое,

солнце низкое, вспоротым апельсином, выпотрошенное, все до последнего - похуй, выброшено.

Пускать твои сны, твой черед, вперед, засыпай.Я сторожу, всегда сторожила, всегда была бережной, безмятежной.

Всегда говорила, мол, пускай приходят усталые, убаюкивала их на своей груди, а теперь как маятник,

как отбойник, крушась на семнадцатом, мертвом, холодном, как печень покойника,

встречаю его одинокий, рассвет у плацкартного рукомойника.

Держи! держи ее крепче, заклинала тебя всеми истинами, верованиями, никчемными требованиями,

возьми мою чертову руку, вцепись в мой подол, вцепись в мое мягкое-жилистое, настоящее, оттого и страждущее,

уставшее, не нашедшее приюта в этих чертовых годах, прозах, домах, постелях и городах,

Менять поезда, как шлюх, как треклятый мачо-жигало, продлевать часы и давится молчанием, от курского до московского.

Бросаться на чужеродных с криками и смехом, эхом биться в твоих органах, во всех упакованных чемоданах, отстукивать каблуками,

въедаться в твой ворот и горло, и гордо курить половину, не чувствовать за собой ни одну вину, мой микрокосмос, мой аморфный вакуум,

я твоя пастила, твой Гагарин, твоя Терешкова, заливаться румянцем, захлебываться, биться и полоскаться, ломиться, крениться, звенеть, колоситься.

Собирать себя по кускам, на раскуроченной мостовой, багровый рассвет, малиновое безумие, а река под нами пенится и закипает.

Брал меня на руки, носил через росу и дверные проемы, ты мой капитан, я твой обреченно-влюбленный матрос, вылитый купорос, в лоб задающий всего лишь один вопрос.

Поехали в кругосветное?.