Из семи гномов я не выбрала ни одного, подводила глаза чернотой и хотела петь, смыла сахар со дна их чашек, не оставила ничего. Они предлагали все, что хочу… но я не могла хотеть. Метла в руки просилась, но я выхожу во двор, где-то воют собаки, и мачеха ждет ответ. Мое верное сердце в ларце лесника – позор! – он придет к ней и скажет, что «все, Белоснежки нет!». Пляшу на костях, упиваясь своей игрой, смеюсь, где смешно, и плачу, когда грустят. Мне хочется взять гуся, резко вырвать его перо – и писать, и писать… Да только где взять гуся? Я живу уже век, моя мачеха краше всех, ее зеркало спит, погруженное в вечный сон. Только кривятся губы – наверно, ей снится снег, я по-прежнему слышу таинственный стук часов. Мой торжественный принц не приедет меня спасать, из семи мужиков ни один не смог стать моим… губы крашу пастелью, сурьмой подвожу глаза… бессердечная сволочь, скулящая о любви… Моя мачеха рада, ей видится моя смерть, да лесник был хитер, а мне очень хотелось жить. Я была б благодарна, но сил уже нет терпеть… Я срываюсь на гномах, срываясь с саднящих жил. И смешно, и обидно, что жить до сих пор хочу! Кто-то сзади обнимет «красавица, не грусти!» Вот уснуть бы навечно, лишиться последних чувств… Что-то хочется яблок… Хоть б кто-нибудь угостил! (c) Мария Шемь