— Август постоянно пытался возвысить себя придурком. Но мы прощаем его. Мы прощаем его не потому, что у него было сердце настолько же метафорически доброе, насколько буквально больное , или потому, что он знал больше о том, как держать сигарету, чем любой другой не-курящий во всей истории, или потому, что он получил восемнадцать лет, хотя должен был получить больше.
— Семнадцать, — поправил Гас.
— Я предполагаю, что у тебя еще есть время, не перебивай.
— Говорю вам, — продолжил Айзек, — Август Уотерс говорил так много, что перебил бы вас на своих собственных похоронах. И он был претециозен: Господи Боже, этот парень не мог нужду справить без того, чтобы! задуматься
об изобилии метафоричных отзвуков человеческого производства отходов. И он был тщеславен: не думаю, что я когда-либо встречал более физически привлекательного человека, который острее бы осознавал свою физическую
привлекательность. Но я скажу вот что: когда ученые будущего покажутся у
меня дома с роботизированными глазами и попросят меня их примерить, я скажу им валить ко всем чертям, потому что я не хочу видеть мир без него.
К этому моменту я почти плакала.
— А затем, сделав этот риторический возглас, я, надену эти глаза, потому что, ну сами понимаете, с роботизированными глазами можно, наверное, смотреть
сквозь девчачьи футболки и все такое. Август, друг мой, Бог тебе в помощь.
Август кивал какое-то время со сжатыми губами, а затем показал Айзеку большой палец. После того, как он оправился от хладнокровия, он добавил:
— Я бы вырезал тот кусок про девчачьи футболки.
Айзек все еще держался за кафедру. Он начал плакать. Он прижал лоб к доске, и я видела, как трясутся его плечи. Наконец, он сказал:
— Черт возьми, Август, ты исправляешь собственную похоронную речь.

© The Fault in Our Stars