В седьмом классе моей самой обычной школы все продвинутые девчонки слушали рэп и соул и носили «сексуальные» r’n’b-прикиды с открытыми пупками и большими вырезами, а я… В 13 лет я была доска-два-соска. У моих подруг уже появился какой-то намек на грудь, а у меня ничего еще не было. Я специально носила балахоны, чтобы никто не замечал моей плоскости, но это не очень-то помогало: мальчики надо мной все равно посмеивались. Мама говорила: подожди, все у тебя обязательно появится. Но у нее у самой не было особо пышных форм, поэтому мне как-то слабо верилось в ее обещания.
Когда стала чуть постарше и похитрее, я придумала удобный выход – начала покупать увеличивающие лифчики и носить облегающую, откровенную одежду. Благо, природная стройность позволяла мне делать это.
А в 16 лет я приучилась подкладывать в белье специальные силиконовые вставки – так моя грудь «вырастала» до хорошего второго размера, в то время как на самом деле едва дотягивала до первого.
Тогда у меня не было постоянного мальчика, но два поклонника претендовали на эту роль – Вася и Игорь. Я не могла решиться на отношения ни с одним из них потому, что боялась «момента истины» – когда придется раздеться и показать, чем богата. Мне было даже страшно представить, как я стану заниматься сексом. Что произойдет с парнем, если во время романтического момента он нащупает мои «протезы»? Наверное, пошлет меня куда подальше или, того хуже, всем разболтает мой секрет?
В 17 лет я начала ходить по клубам. Мы собирались по 5-7 человек и шли танцевать. Родители спокойно к этому относились: нас всегда было много и под утро меня провожали домой.
В клуб я всегда собиралась тщательно. Надевала ультракороткое платье, подкладывала свои силиконовые подушечки, ярко красилась. Вечеринки проходили по стандартному сценарию: все друг на друга пялились, дальше случались откровенные танцы с обжиманиями и прочим подобным… В такие моменты мне становилось совсем плохо: я думала не о веселье, мальчиках и музыке, как мои подруги, а о своих долбаных накладных грудях.
Я всегда с увлечением читала статьи о звездах, которые шли на пластику. Когда мне исполнилось 20, я твердо решилась на подобное сама. Тут еще и обстоятельства сложились в мою пользу. Дело в том, что после 2 честных попыток я самостоятельно поступила в престижный экономический вуз на факультет менеджмента. Родители пообещали подарок. Я долго не раздумывала над тем, чего хочу.
У папы, естественно, от таких желаний глаза на лоб полезли, а мама довольно спокойно отнеслась к моим заявлениям – сказала: «Мы подумаем». Мама, если честно, очень переживала из-за того, что я все еще была девушкой. Ей казалось, что в 20 лет это уже как-то не совсем нормально.
В итоге мои комплексы стали самым сильным аргументом в убеждениях. После усердной «обработки» оба родителя все-таки сдались – согласились на мои капризы.
Перерыв Интернет, мы выбрали одну довольно серьезную больницу. Советоваться, по сути, было не с кем, поэтому мы доверились той информации, что нашли, – внушительному сайту центра и хорошим рекомендациям на форуме.
Когда оказались на месте, мы с мамой были шокированы. Клиника по внешнему антуражу напомнила нам дорогую гостиницу: мебель сверкала натуральной кожей, у гардеробщиц на руках блестели атласные перчатки, а в холле урчал фонтан с рыбками.
Девушка на ресепшн сказала нам, что клиника предлагает бесплатную консультацию. И мы стали ждать доктора.
Врач вышел за нами довольно скоро. Он улыбнулся и пригласил в кабинет. Доктор нам сразу очень понравился: аккуратный, вежливый.
Мы прошли и сели. На стенах над столом висели разные грамоты – мама их сразу изучила. Оказалось, хирург нам достался еще и довольно опытный.
Доктор приказал раздеться и начал разглядывать мою грудь. Он смотрел и параллельно расспрашивал меня: где учусь, почему хочу увеличить бюст, какой у меня образ жизни, чем увлекаюсь и так далее. Вмешалась мама – сказала, что у меня много комплексов, поэтому мне хочется вставить имплантаты. Мы с ней начали ругаться прямо при докторе: мне не понравились эти мамины шуточки про то, что я стесняюсь своего тела. Но врач нас успокоил – он просто незаметно перевел тему.
На компьютере доктор показал, что будет с моей грудью после операции. Он объяснил: есть два вида наложения имплантатов – за мышцу или за саму молочную железу. При первом варианте разрезают в области подмышек, при втором – под самой грудью. Разница вот в чем: если подушку кладут под мышцу, результат выходит более натуральным – сохраняется естественная форма груди, просто размер становится чуть больше. Во втором случае можно поменять и очертания бюста.
Вместе с доктором мы выбрали операцию, при которой имплантат вставляют за молочную железу. Нам показалось, что так – безопаснее. Было решено использовать капсулу не с силиконом, а со специальным раствором, который подобен естественным жидкостям организма.
Перед подписанием договора мой хирург рассказал мне и о рисках. О том, что операция может привести к отекам, фиброзам – это когда рубцовая ткань плохо заживает и образует узелки. Еще врач заикнулся про некроз. В случае с ним ткань просто умирает внутри тела. Но данное осложнение встречается вообще крайне редко.
Доктор не забыл и опустить меня с небес на землю. Он признал: окончательный результат я увижу минимум через 5 месяцев. Но сказал, что сразу после операции размер груди будет больше. Меня и это обрадовало: я надеялась встретиться со своими однокурсниками уже в новом обличье.
Мне назначили обследования (нужно было сдать все анализы и показаться обычным врачам) и приказали отмечать любые изменения в самочувствии. Доктор заверил: даже если начнется несерьезная простуда, операцию придется перенести.
Перед днем «икс» я дико тряслась. Меня пугали две вещи: во-первых, наркоз. Я боялась этого искусственного сна. Думала: вдруг что-то пойдет не так – мне дадут слишком маленькую дозу и я не вовремя проснусь? Я ведь никак не смогу подать знак о том, что пришла в себя. Это будет настоящим кошмаром. Во-вторых, меня страшили боль и сам порез. В груди – сердце, легкие – жизненно важные органы, если повредить их, можно моментально умереть.
Меня никто особо не успокаивал. Мама говорила: Валь, это твой выбор, ты сама настояла на пластике – не жалуйся теперь. Папа сохранял нейтральную позицию: он якобы не хотел встревать в «женские» дела.
Меня положили в клинику рано утром. Снова взяли кровь и велели ждать. Вокруг были ухоженные фикусы и всякие красивые пальмочки, но это не отвлекало – один больничный запах хлорки со спиртом сводил меня с ума.
И вот ко мне вошли анестезиолог и его ассистентка. Они уже в трехсотый раз спросили, сколько я вешу, есть ли у меня аллергия на что-либо, курю ли я и как питаюсь. Затем сказали: сейчас введут препарат и параллельно наденут маску, через которую нужно будет дышать.
Тут-то мне и захотелось поставить момент на паузу. Сказать: «Стоп!» Повернуть все вспять, снять больничную рубаху, вынуть трубку из вены, вскочить и вернуться домой. Но я вспомнила про 150 000 рублей, которые мои родители уже заплатили, про то, как подкладывала в школе «протезы» в лифчик, про то, что я все еще девочка только из-за своей маленькой груди… Кажется, на этих мыслях меня вырубило. Я плохо помню детали, но последний сигнал SOS, который подала моя интуиция, в голове отпечатался особенно четко.
Когда я проснулась, ощутила, будто на меня свалился домкрат. Я не могла пошевелить руками, еле мычала.
Через минуту тело пронзила адская боль – такая, будто кто-то сел на грудь – помешал дышать и надавил на сердце. Я почувствовала сильную пульсацию в подмышках и руках. Ничего ужаснее я не испытывала.
Мама сидела возле меня – листала какой-то журнал. Как только увидела, что я приоткрыла веки, сразу набросилась с расспросами:
– Ну, красотка, как ты?
Я даже не смогла ответить ей. Чтобы мама не волновалась, я попыталась улыбнуться: мол, все в порядке, я жива.
Через несколько минут зашел доктор – спросил, как я себя чувствую. Я еле выдавила из себя неправдивое «нормально». Хирург объяснил мне, что боль – естественное последствие, если она будет нарастать, придется принять элементарные анальгетики.
Я выпила, но они мне не помогли.
Я пролежала один день и одну ночь в стационаре. Мама отправилась домой, потому что ей негде было спать. Жаль, что никого из подруг со мной не было. Я стыдилась того, что сделала, – никому ничего не рассказала. Я лежала среди ухоженных фикусов сама с собой и размышляла: что обо мне теперь подумают знакомые? Может, сказать, что за лето я съела много капусты? Я радовалась тому, что вскоре у меня сменится круг общения: все новые люди будут думать, что грудь – мой природный дар.
Кстати, в клинике я так и не смогла разглядеть свой бюст. Он был под тугой повязкой. От него шел четкий болевой сигнал. Мне хотелось понять, какого он теперь размера, но это было невозможно. Доктор обещал второй-третий.
На следующий день я все еще чувствовала себя ужасно, но меня отпустили домой. Мне запретили заниматься спортом и поднимать тяжести. Повязки наказали не снимать еще две недели. Так у меня заглохли все планы на каникулы: придется пялиться в телек, как инвалид, подумала я. Друзья, которые вернулись из своих летних поездок, названивали и предлагали погулять, но приходилось отказываться.
Через три недели я наконец увидела свою новую грудь. Она была фиолетовой. Красные пятна тянулись от сосков к подмышкам. Все «разукрашивали» синяки.
Когда я немного надавливала пальцем, боль резонировала где-то в теле. Даже простые действия вроде поднятия рук причиняли адские муки.
Форма груди показалась мне неестественной: в зеркале отражались два кривых эллипса, соски смотрели не в разные стороны, как было раньше, а строго вперед.
Через пару дней я пошла на очередной прием в клинику. Когда доктор развязал ткань и начал проверять свою работу, я заметила тень неудовольствия на его лице. Я спросила: что-то не так? Он ответил: все в порядке – и стал деловито записывать показания в мою карту. Напоследок он велел звонить, если я почувствую себя плохо.
Прошло два месяца – уже приближался конец августа. Моя грудь все еще была фиолетовой. Цвет стал более густым, ярким. Зато боли уменьшились.
И в какой-то момент я начала странно себя чувствовать. Как при гриппе, который только начинается. Першило в горле, поднималась температура, я стала сильно потеть. Я подумала, что простудилась под летним дождем, и решила никого не беспокоить.
Через какое-то время я поняла, что «начало простуды» затягивается, а насморка все нет. У меня было подвешенное состояние: вроде бы я не захворала окончательно, но чувствовала болезненную слабость.
Я решила позвонить доктору. Он снова осмотрел меня и сказал, что, если температура не спадет в течение ближайших дней, надо будет срочно принимать меры. Предположил, что, возможно, у меня такая реакция на операцию или просто нервное истощение.
Тут уже и мама заподозрила неладное – мы отправились к терапевту в районную поликлинику. И врач Аюна Сергеевна поставила диагноз: у меня он самый – некроз.
Импланты надавили на мои естественные ткани и нарушили циркуляцию крови внутри. Кроме того, в грудь попала инфекция, которая поспособствовала всему этому букету – посинениям, болям и температуре. Дальше – хуже: инфекция стала распространяться по моему телу – заболело уже все: и руки, и подмышки, и грудь, и живот.
Меня срочно положили в больницу.
Мне снова назначили операцию: теперь надо было удалить не только эти импланты, но и мертвую ткань моей груди. В итоге меня буквально искромсали. Мою грудь покрыло множество шрамов и рубцов.
В городской клинике мне пришлось пролежать полтора месяца. У меня постоянно была повышенная температура, мне кололи антибиотики, от которых тошнило. Возле меня почти 24 часа дежурила мама. Тут уже не было никаких фонтанов и аквариумов, новой мебели и прочих благ коммерческой клиники. Только отвратительная еда и много пожилых женщин с разными болячками. Иногда мне приходилось лежать под капельницей. На учебу первого сентября я так и не смогла пойти.
Мама, конечно, захотела разобраться в произошедшем – она позвонила моему пластическому хирургу и высказала все, что думала. На это он ей довольно четко и ясно ответил:
– Я вас предупреждал, что риск возникновения некроза существует. Вы подписывали документ о том, что, несмотря на опасность, готовы к операции.
О работе моего хирурга доктора городской больницы отзывались по-разному. Одни говорили, что он допустил ошибку, когда решил резать под молочной железой. Другие утверждали, что он неправильно расположил импланты. Третьи предполагали, что он все сделал верно и не мог предсказать дальнейшую реакцию на вмешательство в организм. В любом случае объективных доказательств вины центра не нашлось – все сплошные догадки.
Клиника отказалась возвращать нам стоимость операции – компенсировали только 20% от суммы. Мама порывалась затаскать эту больницу по судам, но затея была бессмысленной. Я ведь сама поставила подпись под бланком, где были четко и подробно расписаны все возможные осложнения. Я согласилась рисковать. И это я не спрыгнула с постели, когда впервые почувствовала, что надо бежать.
Если бы вовремя не обратилась в районную поликлинику, я вообще могла бы не выжить. Мертвые ткани отравили бы всю мою кровь – и исход был бы летальным.
С тех пор прошло больше года. У меня нет бюста – только два комка, порезанных со всех сторон. Мне еще трудно высоко поднимать руки, у меня множество рубцов от сосков до подмышек, которые потемнели и стали уродливыми. Благо, я все же смогу кормить ребенка правой грудью. Если повезет.
И вот я встала перед реальной проблемой: теперь мне уж точно нужна пластика. Мое тело реально изуродовано. Шрамы, рытвины, правая грудь больше левой на полразмера. Но я не могу согласиться на то, чтобы пройти весь этот кошмар заново.
В моей жизни произошло и хорошее. Я стала встречаться с Юрой из моего университета. Когда я разделась перед ним впервые, он очень нежно меня обнял. Юра пока еще ни разу не спросил, откуда у меня столько порезов на теле.