Говорят — свобода приходит нагая, или, там, босая. Какая чушь. Интеллигентские штучки.
Нет, с одной стороны — все логично. Представляется, что настоящая свобода — без обременительных тряпок, которые тебя только спутывают, маркируют, задерживают, дорого стоят в последнее время. Свобода, мол, приходит абсолютно голой и танцует в таком виде где-то на лугу. Ха-ха.
Все не так. Свобода должна прийти в хорошо сидящих джинсах и удобной обуви. Возможно, в кроссовках, или в сапогах на небольшом каблуке. В куртке, и со всеми документами. С билетом на самолет или с ключами от машины. Пока-пока. Возможно, что личное прощание со всем, что было близко и любимо, отменяется. Привязанность к любимым мешает настоящей свободе. Привязанность — теплая, маленькая, ранимая, липучая штучка, а свобода — холодная, большая, неуязвимая, гладкая, как мрамор. Привязанность обычно побеждает, она такая хорошенькая и беззащитная — как же ее бросить. Но допустим, сегодня допустим, что победила свобода.
И вот, расколдованный ею, человек выходит в ночь. Неоновую ночь, полную длинных певучих огней — плавающего света фар, сливающегося в пестрые ленты света фонарей. Все движется и все размыто — возможно, это вмешались слезы. Слезы выступили от вечернего холода и слишком крепкой сигареты. Человек в этот момент совершенно одинок, как известно из классических произведений, в этот момент он готов забыть, что держало его позади и не знает, что ждет его впереди. Даже правильней сказать — ему по х..
Будучи до конца откровенными, добавим, что редко человек уходит в неоновую ночь потому, что жажда свободы свела ему окончательно скулы, что он понял, что только одиночество и шорох асфальта под колесами вернут ему его самого. Куда там! Такое бывает, но редко — одинокие орасио оливейры (сегодня почти всего с китайским разрезом глаз), эти герои нашего времени, что предпочитают холодный бок свободы и умеют так отчаянно спокойно танцевать мамбу в пустом гостиничном номере — они большая редкость, вымирающая порода. Как правило, человек вспоминает о своем человеческом предназначении, а быть свободным — это, конечно, наше спокойно преданное предназначение, короче говоря, человек вспоминает об этом, когда ему дали от ворот поворот, сказали, что все, пока, достаточно, надоел. Неважно, кто сказал — может быть, вся его жизнь сказала. Самые смелые в этот момент не канючат, а ищут куртку и ключи.
Есть интересный вопрос — почему на наших огромных просторах так непопулярны роуд-муви, и вообще в целом человек так неподготовлен к ледяному поцелую свободы. Почему не в ходу индивидуализм. Казалось бы — езжай не хочу, ан нет, никто никуда не едет. Ну, ответов много — у нас отвратительный климат, всегда неприятное руководство, недружелюбные незнакомцы и ноль комфорта в пути, никто не печет вкусных черничных пирогов. Все не то, пустые отговорки. В нас исключительно мало той скрытой ярости, что позволяет за себя бороться. Против себя — сколько угодно, за черничный пирог — тоже есть кое-какие силы постоять, но вот за себя, как отдельно движущуюся, никому не принадлежащую единицу — такой ярости очень мало. Предпочитаем сидеть на месте и ждать, чем все кончится, такие дела. Не говоря уж о том, что нет привычки танцевать в одиночестве мамбу. Некоторые танцуют, но напоказ, при большом скоплении посторонних.
Можно, конечно, бороться за свободу как таковую — для всех. Вечный тренд, в котором мы единоразово преуспели, но который сегодня как-то всех утомляет. Это тренд, который вечно разочаровывает.
Можно бороться за свободу белых, черных, голубых, москвичей или наоборот — иногородних. Полезное, но тоже обреченное дело. См. выше — если нет свободы для всех, то какая возможна свобода, для, допустим, матерей-одиночек? Это нонсенс.
Что нужно, чтобы почувствовать ее, хоть раз заглянуть ей в глаза? Все просто — нужно сделать самое страшное — почувствовать себя абсолютно одиноким, никому не нужным, ни в ком не нуждающемся. Почувствовать себя целиком (вот тут и пригодится удобная обувь). Потом — потом все опять будет — любовь и обязательства и прочий крем в пироге. Они вернутся, иначе кончилось бы земное притяжение и всех бы нас снесло с трассы. Но пусть это будет чуть позже, после того, как мы увидим время ночи, пустоты и поглядим в себя одним глазком, пусть недолго.
Допустим, мы разобрались, в чем она приходит. Любопытно — а уходит-то она как?