обнажение человеческой экзистенции - сказали бы умные, но у меня не так совсем. я ведь просто пьяная легла под руки.
и ничего не дернулось внутри, вбивалась ногтями нежная музыка.
у тебя все могло быть хорошо, если б не поцелуи без языка.
перебинтованные бока и раненые “пока”, припевы до хрипа сдавившие. клавиши, стертые пальцами, стертые пальцами бывшие.

но разлей же, разлей ты меня по поверхности. новости, кости, и платьями режу талию, бесталанная, муки танталовы, олово в горле, аккордами падаю.

где же ты видела, милая, где же, чтобы такими приборами мерили, чтобы вставали, вставляли и верили – в двери проемы. пробелы вписали так много мертвых метафор, смешные параболы боли в клетках листа.

может, стоит просто хоть один раз остановиться, заткнуться и переспать?
не в смысле, что с тем или этим, а как пережить, переехать, переболеть, чтобы впредь не цепляться в подъездах за куртку. губы-окурки не округляй. перепалки, скулы и переулки выцвели в самое горло, вырез под самую шею, чтобы, бесшумно стекая в плечо, без нёбных заёбанных слов о любви, пожалуйста, пожалуйста..
без нёбных заёбанных слов - уезжай, чо.
достань углами комнаты до уголков рта, вылей гортань, дотронься, после тебя не грудная клетка уже, а пустота.

не пошленькое бухло, не стекло, а скорбь, небесная твердь. медь в разбитых голосовых связках – соль и медь: если быть, то терпеть.

а березовые ветки весной в окно, волосы пахнут ветром, в продрогшем метро я насильно сплетаю красную, синюю– автово, петроградка, ты такая красивая, Господи…

не говори мне такое, родной же, самый родной. я завидую только тем, кто падает вниз головой, носит джинсы еще поуже, зрачки затягивает потуже.

с глаз долой, а из сердца вой, по дороге домой можно вспомнить вообще все, и это все унесет, будет скручивать, долго и долго бить, металлоискатели зазвенят у нервов. не ты первый не дал мне допить, доиграть, дожить, чтобы стало меньше патетики, сахара, брома; прекратить бы общение,
перерубить все канаты и комнаты, в них так много не было. отпусти кровообращение.

отвали, задуши телефон подушкой и кофтами, лишь бы не слышать, как просят прощения.
я как щенок замерзающий, скомканный, можно топить уже, нет и недели мне.

дали и взяли, отняли, добили, вгибы локтей тебя помнят, дебильные.
тихо так. шрамом нательным под крестиком, вместе отпеть эту нежность и вместе же криком на языке жестов, жестко, неистово снять одежду.

ну, пьяная, Господи, легла тогда под руки, реки, дороги и рот искусав. хули – не люди, а холинолитики, бросят, ни разу не отыскав.

и не сказав ни полслова чуть позже, ни покурить, ни проветрить, слабо обнять, да и то только воздух, оставшийся в скомканном этом белье.

и потом в тетради такие горькие даты.

джинсы пиздаты, но лучше снять.

Para-mi.