Мне бы было приятно вновь и вновь перечитывать твои письма.

Но я бы плакала под ностальгией, а сильным плакать нельзя.

И я все их сожгла.

Я старалась тебя выбить из головы и сердца.

Это было сложно весьма.

Память потихоньку стирала детали, фрагменты.

Мне помогали. Меня лечили друзья.

Но я помню: письма разлетались пеплом и тлели.

Я помню, как чиркая спичкой, дрожала рука.

Перед тем, как поджечь я их перечитала раз триста,

Пыталась запомнить не только дословно, но и на ощупь.

Я долго не знала, куда их деть, где найти место,

Чтобы я не нашла, не наткнулась на них одинокой ночью.

И решила: пускай горят!

Хорошо, что рядом не оказалось огнетушителя,

А не то бы спасала их, укутав пеной.

Хорошо, что тогда на работе были родители

И не видели, как комната наполняется дымом.

Они бы скорую вызвали.

Сказали бы, мол, наша дочь нездорова, больна,

Говорит, что сердцем, но кажется головой.

Возможно нервы? Не факт, что сошла с ума,

Вот только бред несет, перестала совсем быть собой,

Будто с кем-то менялась душами или жизнями.

Я б спокойно сидела на стуле, пока на меня

Надевают смирительную рубаху,

Стиснув зубы, просчитывая про себя:

Где облажалась, где же дала я маху?

А потом, пару-тройку лет просидела бы в белой комнате,

С теми, кто тоже когда-то жег письма не вовремя,

С теми, кто знает: чувства не в обороте,

С теми, кто мало оставит наследия после себя.

Мне повезло: я сожгла, и никто не увидел.

И никто не узнал, что лишь так убивается прошлое.

Не узнал никто, как натягивая нервы на предел,

Улыбалась зеркалу, обещала:

«Милая, дальше будет лучше!»

Я надеюсь, что больше ты никогда не пришлешь своих чертовых писем.