Во мне сгорает что-то женское, святое. Мой абсолют дробится звонко и публично. Я засыпаю по утрам, в маршрутке стоя, — хотя снотворное глотаю, как обычно.
Не_встреч последних вереница всё длиннее. Мне плохо, мерзко — ты узнаешь из оффлайна? Я никогда не признавалась, что умею держать под пыткой неозвученную тайну.
Запретной нежностью тошнило наизнанку, пока границы новой кровью багровели… Мне приезжать бы на свидание на танке, кидать гранаты в мягкий рай твоей постели, клинком по горлу полоснуть, подкравшись сзади… Но я слабее, чем кажусь своим же близким. Я обожаю — вопреки, скрываюсь — ради. Когда еще бы так познала запах риска, как не в стремлении собой тебя отметить? Слезами тысячи гламурных потаскушек не смыть болезненную ненависть столетий. И я не лучше, — я такая же…
Не слушать, не чуять лезвий, что впиваются под кожу. Собой остаться в этой битве так непросто… И я кормлю тебя красивой/глупой ложью — не соответствующей истине и ГОСТам — лишь потому, что мы на пике невозврата, что каждым взглядом ты вскрываешь мои вены…
… Но видит небо, — что ни сделано когда-то, я не считала бы любовь к тебе изменой, я по-иному раскроила бы планету, чтоб лить к ногам твоим нектар…
Невыносимо…
И каждой ночью меня рвёт вопросом «где ты», какая женщина зовёт тебя «любимый».
Благословляю, проклинаю, отрекаюсь. Залиты лавой до краёв мои дороги…
И если выжить — это всё, что мне осталось, то я сдыхаю, незаметно, понемногу.