Возможно, тебе не сразу станет понятно все, что здесь написано. Но основную мысль ты поймешь, так как давно знаешь о моих чувствах. Эти строки я взяла из одного романа. Спасибо его автору за то, что еще в начале 20-го века сумел понять мои чувства и перенести их на бумагу, и за то, что когда-нибудь ты их, может быть, прочтешь. Я не решилась ставить кавычки, так как кое-что исправила, стараясь вложить всю свою нежность к тебе.
Ты, по-видимому, не подозреваешь своей власти надо мной; я же, которой открыты тайны собственного сердца, хорошо знаю, что до сего дня уже написала не одну строчку, главным образом тобою вдохновленной. Когда ты возле меня, мне кажется, что ты еще ребенок, и всей искусностью моих речей я обязана лишь моему постоянному желанию просветить тебя, убедить, очаровать. Бывают времена, когда что бы я ни увидела, что бы ни услышала, у меня тотчас возникает мысль: а что скажешь об этом ты? Ночами я не могу отвлечься от своих чувств и думаю только о твоих чувствах, но мне не дано понять. Мне кажется даже, что если бы тебя не было в моей жизни и ты не придавал бы моим мыслям и чувствам определенности, то моя собственная личность приняла бы весьма расплывчатые очертания; я сосредоточиваюсь и становлюсь самой собой лишь возле тебя. В силу какой-то иллюзии я не могла думать до этой минуты, будто я леплю тебя по своему подобию и к тебе примеряюсь, и я не замечала этого! Но вернее, благодаря странному перекрещиванию любовных влияний два наших существа взаимно изменяли друг друга. Невольно, бессознательно, каждое из двух любящих существ творит себя самого так, чтобы походить на того кумира, которого оно созерцает в сердце другого. Всякий истинно любящий отбрасывает прочь искренность. Вот до какой степени ты ввел меня в заблуждение. Твоя мысль повсюду сопровождала мою. Ты восхищался моим вкусом, и не подозревал, что лишь благодаря любви к тебе я так страстно интересовалась всем, что, как ты подмечал, увлекало меня. Я ничего не умела открыть самостоятельно. Каждый из моих восторгов - теперь я понимаю это - был только постелью, на которой моим мыслям удобно было улечься рядом с твоими мыслями. Я наряжалась и прихорашивалась только для тебя. И мне не хочется делать этого, если ты не увидишь и не сможешь оценить. Каждое утро я вспоминаю фразу из твоего письма: «…еще хочу, чтобы ты знала, что когда ты просыпаешься, занимаешься какими-то делами, ложишься спать, я всегда рядом с тобой мысленно, хоть и нахожусь далеко». Пройдет время и, возможно, уже ничего не останется из того, чем я обогащала себя ради тебя, даже сожаления, даже чувства утраты. Приходит день, когда взору предстает истинное существо, с которого время медленно сдирает все взятые напрокат одежды, и если другого прельщали именно эти наряды, то он вдруг убеждается, что прижимает к своему сердцу только мертвые украшения, только воспоминание… только печаль и отчаяние. Сколькими добродетелями, сколькими совершенствами украсила я тебя!
Как раздражают эти рассуждения об искренности! Искренность! Когда я говорю об искренности, я думаю лишь об искренности других. Обращаясь к себе, я перестаю понимать, что должно обозначать это слово. Я всегда являюсь кем-то, кого я еще не слишком хорошо знаю, а мои представления о себе беспрестанно меняются, так что, если бы я не связывала этих представлений друг с другом, мое утреннее существо часто не узнавало бы моего вечернего существа. Ничто не может быть более отличным от меня, чем я сама. Лишь когда я остаюсь в одиночестве, основа моего характера иногда открывается мне, и в такие минуты я достигаю некоторой подлинной цельности, но тогда мне кажется, что жизнь моя замедляется, останавливается и что я, собственно, перестаю существовать. Лишь симпатия заставляет биться мое сердце; я живу только благодаря другу; по доверенности, если можно так сказать, вследствие связи с кем-нибудь; и никогда моя жизнь не кажется мне столь напряженной, как в те минуты, когда я совсем теряю себя, чтобы стать кем-то другим.