Он так ее мучит, как будто растит жену.
Он ладит ее под себя — под свои пороки,
Привычки, страхи, веснушчатость, рыжину.
Муштрует, мытарит, холит, дает уроки.
И вот она приручается — тем верней,
что мы не можем спокойно смотреть и ропщем.
Она же видит во всем заботу о ней.
Точнее, об их грядущем. Понятно, общем.
Он так ее мучит, дрючит, костит, честит,
Он так ее мучит — прицельно, умно, пристрастно,
Он так ее мучит, как будто жену растит.
Но он не из тех, кто женится, — это ясно.
Выходит, все это даром: "Анкор, анкор",
" Ко мне, ко мне, " — переливчатый вопль тарзаний,
Скандалы, слезы, истерики, весь декор,
Приходы, уходы и прочий мильон терзаний.
Добро бы на нем не клином сошелся свет
И все сгодилось с другим, на него похожим;
Но в том-то вся и беда, что похожих нет,
И он ее мучит, а мы ничего не можем.
…Но может быть, вся дрессура идет к тому,
Чтоб после позора, рева, срыва, разрыва
Она дорастет и станет равна ему,
А значит — непобедима, неуязвима?
И все для того, чтоб отринув соблазн родства,
Давясь слезами, пройдя километры лезвий,
Она до него доросла — и переросла,
И перешагнула, и дальше пошла железной?..
А он останется — треснувшая броня,
Пустой стакан, перевернутая страница.
Не так ли и Бог испытывает меня,
чтоб сделать себе подобным — и устраниться,
Да все не выходит?..