#002

# Bio 01 ###

Мертворожденный. Мать слишком слаба, чтобы подарить этому миру нечто живое, на тот момент ей было 17. Возможно, когда-то у нее была особенная жизнь, какие-то причины, по которым случилось то, что случилось - мне это недоступно. Все свое сознательное детство я провел в воздушных замках, тайные выходы которых упирались в сточные канавы – место, где я действительно находился тогда. Эту мечтательность я сохранил и по сей день. Говоря о том, какими именно были эти канавы, я не могу сказать ничего, кроме слова “бедность”. Это была бедность не столько физическая, сколько моральная. Спустя все эти годы, я помню чувство, поглотившее меня – это была робость. Я был робок не по природной склонности, но по влиянию окружения - не знал другой жизни. Казалось, будто все принадлежит кому-то, кого я не знаю, и этим я оправдывался перед собой – я никогда не был в первых рядах. Слабость, подсаженная ко мне в детстве, дала хорошие корни. Я учился выдумывать, чтобы оправдаться перед окружающими – это не было ложью – все, что бы я ни придумывал, становилось моим собственным воспоминанием. Жизнь становилась насыщенной, яркой, в лучшую сторону отличалась от жизни тех, кого я встречал. Мне кажется, что тактика родителей сыграла здесь свою роль – они предпочитали дарить мне одну “хорошую” по их словам вещь, вместо многих маленьких. Эта “хорошая” вещь действительно была качественной, красивой, словом, такой вещью, о которой можно рассказать своим друзьям. Мне показалось тогда, что чем больше у тебя таких вещей – тем ты лучше, поэтому, помимо настоящих подарков, у меня появлялись множества других, необычных, иногда и навязчиво-придуманных – какая мне тогда была разница, ведь все вокруг верили. Верили не потому, что были глупы, но потому, что завидовали. Зависть может заставить поверить – это был мой первый урок общения с окружающими.

Было много людей, желающих говорить, и я слушал их. Те, что слушали меня, проникались уважением, пусть и детским, граничащим с завистью – это было только начало. Мы сближались, и все ближе подходили они, но я не двигался с места, это для меня до сих пор недоступно, непонятно. Они были со мной до того момента, пока диалог не нарушался. Иногда получалось восстановить его, но только тогда, когда человек снова появлялся в поле зрения. Так спустя 10 лет я встретил одногрупника из детского сада, одноклассника из старой школы, после перехода – спустя 7 лет; и каждый раз я был рад им, обещал продолжать наш диалог. Этого так и не произошло. Мне кажется, что это лицемерие – таковым не является. Я просто не знаю, что такое быть одним, и иметь привязанности, но я знаю, что такое любовь. Я действительно это знаю.

Когда мне было 7, я пошел в школу. Когда было 10 – я ее сменил, придумав очередную историю, в которой я выглядел лучшим. Это действительно было более качественное образование, но это и не важно, за меня все решили. У меня были друзья, с которыми я ходил играть в футбол во дворе. Сейчас это кажется странным, неестественным. Бедность района гарантировала мне встречи и с бешенством отбросов общества, и с холодной ненавистью его сливок. В экстремальных ситуациях у меня не было ничего, кроме слез. Не было защитника ни внутри, ни снаружи. В конце концов, все заканчивалось – и к этому я привык, это было вторым уроком.

Я занимал эту позицию везде, где бы ни находился, каким бы разнородным ни был коллектив. Отец отдал меня в баскетбол, я не сопротивлялся. Не сопротивлялся 10 лет. Ни в новой школе, ни в новой команде, - нигде не было проблем занять место. Это легко для человека, чья жизнь похожа на пластилин. Ты находишь человека, находишь историю, и рассказываешь ее. Они всегда подходили к слушателям, не вызывали никаких подозрений. Всегда проходило какое-то время, прежде чем я начинал сам диктовать условия, точнее, лишь одно – обособленность. Никто и никогда не нарушал моей обособленности, пусть и были открыты и рады нашей встрече. Это вызывало смех одних и непонимание остальных – сейчас, кажется, что это от возраста - такие вещи присущи взрослым людям. Мне не хватало сил быть самостоятельным, не то что одиночкой, но мои истории делали из меня настоящего волка, который знает все и вся, знает по своему опыту. Так проходили месяцы, в последовательном сохранении себя и своего положения. Тактика постоянной полу-лжи помогала моментально заглаживать углы в общении с другими: сверстниками ли, взрослыми. Трусость заставляла продолжать, пусть мне и было противно. Я продолжал жить в мирах, выдуманных собой.