Идеально подведенные глаза. Примерно по 7 мм с каждой стороны. Ни одна девушка в мире, ни один косметолог и уж тем более ни один мужчина не смогли бы придраться к ним. Нервно поджатые бледно-розовые губы то чуть приоткрывающиеся, то смыкающиеся вновь. Она будто хотела сказать что-то, но не решалась. В ее прическу был распылен не один баллончик с лаком. Наверное, ей хотелось в этот день, хотя может, как и во все остальные, выглядеть идеально. Десяти сантиметровые каблуки говорили о ее твердом намерении получить эту работу сегодня. И лишь одежда ее не выдавала. Silentium. Она молчала. По ней никак нельзя было определить, что за человек стоял передо мной. Я также был в числе претендентов на должность репортера в «Нью-Йорк Таймс», мне было 33 и в тот день я взял ее к себе. Конечно, моя маленькая квартирка на пересечении 5-ой и Ленгсинтон Авеню не была идеальной для наших отношений, но я не слышал и слова упрека от нее за все то время, пока мы были вместе. Мне бы хотелось написать, что мы оба получили эту должность, стали репортерами одной газетенки и постоянно совершали совместные вылеты, потому что писать поодиночке больше уже не могли. Но мы были обычной стандартной парой. Утром я оставлял ее дома, зевающую и в моей рубашке. Она редко покидала квартиру, но если уходила, то оставляла о себе напоминания: остроносые туфли на кровати, недопитый кофе на подоконнике, записка ее неправильным росчерком, прикрепленная на стену. По выходным мы ходили в Центральный парк, кормили голубей, мечтали о детях, а вечерами тщетно делали их. Она уговаривала меня снова пойти к главному редактору «Таймс», говорила у нее там связи. Убеждала, что этого я действительно достоин, но мне это уже не было надо. У меня была она. Редкими вечерами, когда мы начинали ругаться по мелочам, она срывалась, злясь на меня и на всю «нашу чертову жизнь», хлопала дверью, уже на улице застегивая свое серое твидовое пальто. Я не знал, где она была эти 15 минут. Наверное, заходила в любимую кондитерскую или сидела на лавочке возле Тринити Чёрч. Ее не было, а я начинал волноваться. Но понимал: она давала нам время. Время, чтобы успокоится и снова понять: «мы нужны друг другу». Все это могло бы продолжаться вечно, если бы одним осенним утром она просто не ушла. Придя с работы, я не увидел ни единой записки на наших голых, как тогда оказалось, желтых стенах. Она сорвала их. Рубашки больше не были разбросаны по полу, а ее любимые герберы подвяли. Я не знаю, куда она подевалась. Поговаривают, что она вернулась к своему бывшему мужу. К главному редактору одной из самых процветающих газет Нью-Йорка «Нью-Йорк Таймс».