Я говорю все не то. Зачем я начинаю с ним пререкаться. Его пытали! Ему охморили мозги. Что же это со мной? Внезапно, я понимаю, что хочу накричать на него — сама не знаю почему. Пожалуй, мне лучше уйти. — Слушай, я неважно себя чувствую. Давай загляну к тебе завтра, идет? Я уже подхожу к двери, когда он произносит: — Китнисс, я помню про хлеб. Хлеб. Единственное, что связывало нас до Голодных игр. — Тебе показали запись, где я рассказываю об этом? — Нет. А есть такая запись? Странно, что капитолийцы ее не использовали. — Мы сняли ее в тот день, когда тебя спасли, — поясняю я. Боль сжимает мне ребра точно тиски. Зря я все-таки танцевала. — Что ты помнишь? — Тебя, — тихо произносит Пит. — Как ты копалась в наших мусорных баках под дождем. Как я нарочно подпалил хлеб. Мама меня ударила и сказала, чтоб я вынес хлеб свинье, но вместо этого я отдал его тебе. — Да. Все так и было, — говорю я. — На следующий день, после школы, я хотела поблагодарить тебя. Но не знала как. — После уроков на школьном дворе я пытался поймать твой взгляд. Но ты отвернулась. А потом… кажется, сорвала одуванчик. Я киваю. Пит помнит. Я никогда никому об этом не рассказывала. — Должно быть, я очень тебя любил. — Да, — мой голос срывается, и я притворяюсь, будто кашляю. — А ты любила меня?

Я опускаю глаза в кафельный пол. — Весь Панем так говорит. Все это знают, потому Сноу и пытал тебя. Чтобы доставить боль мне. — Это не ответ, — произносит он. — Когда я смотрю записи, не знаю, что и думать. Тогда, на первых Играх, все выглядело так, будто ты хотела прикончить меня с помощью ос-убийц. — Я хотела убить вас всех. Вы загнали меня на дерево. — Потом эти поцелуи… С твоей стороны они смотрятся не очень-то искренними. Тебе нравилось целоваться со мной? — Иногда, — признаюсь я. — Ты знаешь, что за нами сейчас наблюдают? — Знаю. А с Гейлом? Во мне опять закипает злость. Терапия терапией, но я не собираюсь обсуждать это перед посторонними. — Тоже неплохо, — резко бросаю я. — И нас это устраивало? Что ты целуешься с обоими? — Нет. Вас это не устраивало. Только я у вас и не спрашивалась. Пит испускает презрительный смешок. — Ты, я смотрю, порядочная стерва! Хеймитч не останавливает меня, когда я выскакиваю из палаты. Бегу по коридору. По лабиринту отсеков. Забиваюсь в угол прачечной за теплую трубу. Проходит немало времени, прежде чем я понимаю, что именно меня так задело, а когда понимаю, стыжусь признаться. Еще недавно я принимала как должное, что Пит меня обожает. Теперь с этим покончено. Наконец он видит меня такой, какая я есть. Грубая. Недоверчивая. Эгоистичная. Смертельно опасная. И я ненавижу его за это.

Сьюзен Коллинз - "Сойка - пересмешница"