Хагрид внезапно умолк, очевидно, его мысль была слишком страшна, чтобы произнести ее вслух. Гарри шел рядом с ним, ощущая боль в лице и в ногах, куда за последние полчаса попали всевозможные проклятия, но как-то удивительно отстраненно, словно все это переносил кто-то другой возле него. Истинным и неотвратимым было лишь одно ужасное сдавливающее чувство в груди…
Они с Хагридом шли, как во сне, прямо вперед сквозь невнятно жужжащую толпу. Пораженные и онемевшие ученики и преподаватели расступились.
Гарри слышал, как Хагрид издал мучительный и потрясенный стон, но не остановился: он медленно шагал вперед, пока не дошел до того места, где лежал Дамблдор, и склонился возле него. Гарри знал, что надежды нет, еще с того момента, когда рассеялось заклятие полного сковывания, наложенное на него Дамблдором. Знал, что это могло произойти лишь потому, что наложивший его мертв, но все равно не был готов увидеть его здесь распростертого, побежденного — величайшего волшебника из всех, кого Гарри встречал или еще когда-нибудь встретит.
Глаза Дамблдора были закрыты, но из-за странного положения его рук и ног было похоже, что он спит. Гарри протянул руку, поправил очки-полумесяцы на крючковатом носу и вытер струйку крови, сочившуюся изо рта рукавом мантии. А потом он, не отрываясь, смотрел в мудрое старое лицо и пытался постичь чудовищную, не поддающуюся пониманию истину: больше никогда Дамблдор не поговорит с ним, больше никогда не сможет помочь…