Кладбище пробудило его от мертвого сна, но, едва очнувшись, он
сразу понял всю безысходность своего положения.
Сообщают, что больной уже поправлялся и был на пути к
полному выздоровлению, но по вине шарлатанов пал жертвой
медицинского опыта. Они применили гальваническую батарею, и он
скончался во время бурного приступа, вызванного, как это
бывает, действием тока.
Поскольку речь зашла о гальванической батарее, мне
вспомнился, кстати, широко известный и воистину поразительный
случай, когда ее действие вернуло к жизни молодого лондонского
стряпчего, два дня пролежавшего в могиле. Случай этот произошел
в 1831 году и наделал в свое время немало шума.
Больной, мистер Эдвард Стэплтон, умер, по всей
вероятности, от тифозной горячки с некоторыми странными
симптомами, которые вызвали любопытство лечивших его врачей.
После мнимой смерти врачи попросили у его близких согласия на
посмертное вскрытие, но получили решительный отказ. Как это
часто случается, они решили выкопать труп и тайно вскрыть его
без помех. Не составляло труда сговориться с шайкой похитителей
трупов, которых так много в Лондоне; и на третью ночь после
похорон тело, которое считали мертвым, было вырыто из могилы
глубиной в восемь футов и перенесено в секционную палату одной
частной больницы.
Уже сделав изрядный надрез на животе, врачи обратили
внимание на то, что тело ничуть не разложилось, и решили
испробовать батарею. Опыт следовал за опытом без особого
успеха, разве что в некоторых случаях судорожные подергивания
более обычного походили на движения живого организма.
Время истекало. Близился рассвет, и наконец решено было
безотлагательно приступить к вскрытию. Но один из врачей
непременно желал проверить какую-то свою теорию и убедил всех
подвергнуть действию тока одну из грудных мышц. Грубо рассекли
кожный покров, кое-как присоединили проволоки; вдруг мертвец
стремительным, но отнюдь не похожим на судорогу движением
соскользнул со стола на пол, постоял немного, тревожно
озираясь, и заговорил. Понять его слова не удалось; и все же
это, безусловно, были слова, — некое подобие членораздельной
речи. Умолкнув, он тяжело рухнул на пол.
Сначала все оцепенели от ужаса — но медлить было нельзя,
и врачи вскоре овладели собой. Оказалось, что мистер Стэплтон
жив, хотя и в глубоком обмороке. С помощью эфира его привели в
чувство, а через несколько времени он совсем поправился и мог
вернуться к своим близким, от которых его воскресение скрывали
до тех пор, пока не перестали опасаться повторного приступа. Их
восторг, их радостное удивление нетрудно себе представить.
Но самое потрясающее во всей истории — это свидетельство
самого мистера С. Он уверяет, что ни на миг не впадал в полное
беспамятство, что смутно и туманно он сознавал все происходящее
с той минуты, как врачи объявили его мертвым, и вплоть до того
времени, когда он лишился чувств в больнице. «Я жив», — таковы
были невнятные слова, которые он в отчаянье пытался вымолвить,
поняв, что попал в мертвецкую.
Мне нетрудно было бы рассказать еще много подобных
историй, но я полагаю это излишним — ведь и без того не
остается сомнений, что людей в самом деле хоронят заживо. И
если учесть, как редко, в силу своего характера, такие случаи
становятся нам известны, мы вынуждены будем признать, что они,
вероятно, часто происходят неведомо для нас. Право же, едва ли
не всякий раз, как землекопам случается работать на кладбище,
скелеты обнаруживают в таких позах, что возникают самые ужасные
подозрения.
Но как ни ужасны подозрения, несравненно ужасней участь
самих несчастных! Можно с уверенностью сказать, что никакая
иная судьба не уготовила человеку столь безвыходные телесные и
душевные муки, как погребение заживо. Невыносимое стеснение в
груди, удушливые испарения сырой земли, холодные объятия
савана, давящая теснота последнего жилища, мрак беспросветной
Ночи, безмолвие, словно в пучине моря, незримое, но осязаемое
присутствие Червя-Победителя — все это и вдобавок мысли о
воздухе и зеленой траве над головой, воспоминания о любимых
друзьях, которые поспешили бы на помощь, если бы только узнали
о твоей беде, и уверенность, что этого им никогда не узнать,
что ты обречен навеки покоиться среди мертвецов, — все это,
говорю я вам, исполняет еще трепещущее сердце ледяным и
нестерпимым ужасом, перед которым отступает самое смелое
воображение. Нам не дано изведать таких страданий на Земле –
мы не в силах представить ничего подобного даже на дне
Преисподней. Вполне понятно, что рассказы об этом вызывают
глубочайший интерес; однако ж интерес этот под влиянием
благоговейного ужаса перед самой темой оправдывается
исключительно нашим убеждением в истинности самих рассказов.
То, что мне предстоит описать далее, я знаю доподлинно — все
это я пережил и испытал на себе.
Несколько лет подряд меня терзали приступы таинственной
болезни, которую врачи условно называют каталепсией, так как не
находят для нее более точного определения. Хотя не только
прямые и косвенные причины, но даже самый диагноз этой болезни
остается загадкой, внешние симптомы изучены достаточно хорошо.
Формы ее, видимо, отличаются друг от друга лишь своей тяжестью.
Иногда больной лежит всего день или того меньше, погруженный в
глубочайшую летаргию. Он теряет сознание и не может
пошевелиться; но в груди прослушиваются слабые биения сердца;
тело хранит едва ощутимую теплоту; на скулах еще заметны следы
румянца; приложив к губам зеркало, можно обнаружить редкое,
неровное, прерывистое дыхание. Иногда же оцепенение длится
недели — и даже месяцы; при этом самое пристальное наблюдение,
самые тщательные медицинские анализы не выявят никакой
осязаемой разницы между подобным приступом и тем необратимым
состоянием, которое называют смертью. От погребения заживо
такого больного обычно спасают друзья, которые знают о его
подверженности каталепсии и, естественно, начинают подозревать
неладное, в особенности если нет признаков распада. По счастью,
болезнь развивается постепенно. Первые же ее проявления, хоть и
скрытые, не оставляют сомнений. С каждым разом приступы
становятся все сильней и длительней. В этом главная гарантия от
погребения. Несчастный, с которым сразу случится тяжелый
припадок, как это порой бывает, почти неизбежно обречен заживо
лечь в могилу.
Моя болезнь не отличалась сколько-нибудь заметно от
случаев, описанных в медицинской литературе. Иногда, безо
всякой видимой причины, я мало-помалу впадал в полуобморок или
в полубесчувствие; и в этом состоянии, не испытывая боли,
утратив способность шевелиться и, в сущности, даже думать, но
смутно сознавая в летаргическом сне, что я жив и меня окружают
люди, я пребывал до тех пор, пока не наступал кризис, который
внезапно возвращал меня к жизни. Иногда же недуг одолевал меня
бурно и стремительно. Я чувствовал дурноту, скованность, холод
во всем теле, головокружение и падал замертво. После этого
целые недели меня окружали пустота, мрак, безмолвие, и весь мир
превращался в Ничто. Я погружался в полнейшее небытие. Но чем
быстрей наступали такие припадки, тем медленней я приходил в
себя. Подобно тому, как брезжит рассвет для одинокого,
бесприютного нищего, который бродит по улицам в долгую и глухую
зимнюю ночь, — так же запоздало, так же томительно, так же
радостно возвращался ко мне свет Души.
Но помимо этой наклонности к оцепенению, в остальном
здоровье мое не пошатнулось; чувствовал я себя вполне хорошо –
если не считать болезненного расстройства обычного сна.
Просыпаясь, я не вдруг приходил в себя и на время оказывался во
власти самого нелепого смятения; в такие минуты все мои
умственные способности, и в особенности память, отказывались
мне служить.
Я не испытывал никаких телесных страданий, но душа моя
изнывала от мук. Воображение рисовало мне темные склепы. Я без
конца говорил «об эпитафиях, гробницах и червях». Я предавался
бредням о смерти, и навязчивый страх перед погребением заживо
терзал меня неотступно. Зловещая опасность, нависшая надо мной,
не давала мне покоя ни днем, ни ночью. Днем мне было невыносимо
думать о ней; ночью же это превращалось в настоящую пытку.
Когда грозный Мрак поглощал Землю, я трепетал при одной мысли
об атом — трепетал, как легкие перья на катафалке. Когда же
самое мое Естество изнемогало от бессонницы, я смыкал глаза
лишь после долгой внутренней борьбы — так страшило меня
предчувствие, что я проснусь в могиле. И едва я погружался в
сон, меня тотчас обступал мир призраков, над которыми витал,
распластав широкие, черные, чудовищные крыла, тот же вездесущий
Дух смерти.
Кошмары, душившие меня во сне, были неисчислимы, но, здесь
я упомяну лишь об одном видении. Мне приснилось, будто — я
впал в каталептическое состояние, которое было длительнее и,
глубже обычного. Вдруг ледяная рука коснулась моего лба и
тревожный дрожащий голос шепнул мне на ухо: «Восстань! »
Я сел. Вокруг была непроглядная тьма. Я не мог видеть
того, кто меня разбудил. Я не помнил ни времени, когда впал в
оцепенение, ни места, где это случилось. Я не двигался и
пробовал собраться с мыслями, а хладная рука меж тем
исступленно стиснула мое запястье, встряхивая меня в
нетерпении, и дрожащий голос повторил:
– Восстань! Разве не повелел я тебе восстать от сна?
– Но кто ты? — спросил я.
– Там, где я обитаю, у меня нет имени, — печально
отвечал голос. — Некогда я был смертным, ныне я дух. Некогда я
был беспощаден, ныне я исполнен милосердия.