У меня появилась волшебная болезнь. Нет, теперь я не умею летать или играть в квиддич, нет, что вы, наркоманы что ли? У меня болит голова. Вы спросите: «А что в этом волшебного-то? У моей девушки вон каждый вечер голова болит». А я отвечу. Не сразу, конечно, с этой болью я говорю медленно и тихо, продумывая каждое слово, ведь каждое слово это новый молоточек, бьющий меня изнутри. Поэтому, я, наверное, и отвечать не буду. Просто помолчу. И буду грозно смотреть на вас, как я это делаю обычно, когда не хочу разговаривать, только буду стараться не напрягать лицо, а то это тоже молоточки.
А волшебства в этой болезни и нет на самом деле, мне просто так проще, ну, думать, что боль разрывающая мою голову на части — волшебная. Я чувствую себя русалочкой, я не про хвост и непреодалимое желание заколоть своего жениха (да, в оригинальной сказке она этого не сделала, но в моем пересказе она весь корабль порешала), я про русалочку сразу после сделки с ведьмой. Вроде я и ходить могу, но от каждого шага боль, как от тысячи впивающихся в тело кинжалов, и сказать ты об этом не можешь. Каждый шаг отзывается в моей голове целым оркестром молоточков, больших и маленьких. Шаг, любое движение, резкий звук или запах, все что угодно — БУМ БУМ БАМ. За движение считается даже моргание, мне больно моргать, за резкий звук считается даже звук, пересыпания соли в солонке, когда ты медленно и методично опустошаешь ее содержимое или мой любимый звук ложки, которая медленно скользит по кружке вниз, пока ты пьешь чай (да, я так и не отучилась вытаскивать ложку из кружки перед тем как пить, и даже не собираюсь). За резкий запах — все, что хоть чуть-чуть отличается от запаха моей комнаты, моего запаха, но и его нельзя вдыхать слишком быстро или много, иначе — БУМ БУМ БАМ. Оркестр никогда не дремлет.
А мне ведь никогда не нравилась русалочка. Я смотрела на нее и думала: «Что бабе на жопе ровно не сидится?». Сидела бы у себя под водой, нашла бы себе морского мужика и метала бы ему икру до конца своих дней, нет, же, выпендриться надо. Мне нравилась баба, которая спасла Китай в одежде отца. Вот она была четкая. Я смотрела на нее и думала о таком слове как «эмансипация» не очень понимаю его смысл и сейчас, но когда вижу Мулан (ее ведь так звали?) думаю об этом слове. Огонь баба была.
А голова болит.