Я добралась до вас, наконец. Я была в Брянске. Те, кто следит за мной и за моей сестрой, уже в курсе. И в Брянске.. В Брянске.. Все было очень странно. Чтобы долго не объяснять я выложу набросок. Вы поймете. Я знаю. Пять ночей с Сережей: мы просто катались по городу, смеялись, говорили, максимум - я делала ему массаж. Но эти пять ночей изменили все. Изменили меня.

Тело стало лишним, мешающим, ненужным. Оно давило. Абсолютно реально ощущалось, как ребра туже и туже окольцовывают захлебывающиеся сердце. Так, что единственным облегчением было сложиться пополам и издать то ли хрип, то ли стон. Делать этого, конечно, не следовало. Но хотелось до дрожи. И еще мурашки. Предательские мурашки на спине. И где-то внутри позвоночника, щекотные и глупые. Руки получили автономию, отказавшись слушаться - предатели тянулись к уставшей шее, плечам, волосам. Наталкивались на мягкую ткань кофты, и этого было нескончаемо мало. Мало! Мало! Мало! Поэтому они нетерпеливо отодвигали воротник, чтобы почувствовать тепло кожи, бьющуюся на шее жилку. Руки гладили, царапали, нежничали. Руки. Не я. Я остекленела, окаменела в этот момент. Внутри рушились города, извергались вулканы, погребая под слоем лавы все живое. Или наоборот. Воскрешая. Я уже не помнила, как это - дрожать и задыхаться от таких смешных, детских касаний. Как это - чувствовать ток, рожденный в кончиках пальцев и проходящий молнией по всему телу. Как это - до боли прикусывать губы, чтобы откуда-то слева не вылетели все эти "хочу.нужен. мой". Мой! Мой! Мой! Это пугало и сбивало. Это было привлекательным настолько же, насколько невозможным и неправильным. Без алкоголя, без любых препаратов из вне, я чувствовала, как наливается тяжестью каждая клетка, как ветер, первый в этом году по-настоящему весенний ветер обнимает плечи под тонкой курткой и легко проникает под кожу, чистым эйфором. Короткие пряди под моими пальцами, ровное дыхание, уставший взгляд, он едва заметно улыбнулся, и мне пришлось растянуть губы в подобии улыбки, чтобы не пугать его, хотя разве за этим лживым жестом можно было скрыть панику в глазах? Панику и.. нежность. Сумасшедшую нежность, не оставляющую никакого шанса на спасение. Оказывается, еще жива. Оказывается, есть что-то больше, чем ледник, застывший внутри.
- Знаешь, - теперь автономию получил мой голос, - Есть такие моменты, когда все меняется..
- Что меняется? - он снова улыбнулся. И я со свистом втянула воздух: на его щеках красовались детские ямочки.
- Все. Все меняется…