Вы были эксцентричным ребенком?
Детство было советское и без безумств.Надевала то, что шила мне мама. Помню, я носила дубленку, которую, начиная с детского сада и заканчивая девятым классом, мне все время надстраивали. Вширь я не раздавалась, но была очень высокая, и меня даже обзывали «телебашней». Так что мама все время пришивала тесьму к рукавам и… шуба превратилась в полушубок.
Какие ароматы даже сейчас вызывают у вас воспоминания о детстве?
У бабушки на туалетном столике стояла шеренга флаконов. С детства я пшикалась ее духами и даже однажды вылила полпузырька зачем-то себе в туфли, мне казалось это романтичным. И когда я болтала ногами, все начинали подозрительно принюхиваться ко мне, словно к навозной куче. А ведь я так отчаянно издавала запах ландышей! Так на личном примере я боролась против советско- го мнения, что девушка должна пахнуть мылом. Люди кругом были какие-то неприученные к хорошим запахам — их это если не пугало, то тревожило. А запах счастья у меня всегда был связан с бабушкой, надушенной «Красной Москвой» (1), она обожала цветастые платья, все они источали этот теплый аромат. Так что, если мне депрессивно, я наношу на руки эти духи, кладу свое лицо прямо в ладони — и вдыхаю. Мне помогает. Когда-то режиссер Хамдамов (3) сказал мне, надушенной этими духами: «От вас пахнет всеми моими мертвыми женщинами!» Ведь почти все женщины Советского Союза пользовались «Красной Москвой».
Вы изобрели свой уникальный стиль, который распространяется и на то, как вы выглядите, и на то, что делаете. Как складывалась ваша манера одеваться?
Все-таки мода придумана для тех, у кого нет воображения. Я черпала вдохновение из живописи, из книг по искусству. Так важно когда-нибудь в юности открыть шкаф и найти там книги по искусству. Одно время я каждые выходные, а мне было лет тринадцать-четырнадцать, ездила то в Пушкинский музей, то в Третьяковку, как на работу. Меня никто не заставлял, не учил этому, я сама тянулась к прекрасному и выбирала себе кумиров среди художников. Помню, меня завораживала одна графическая работа Добужинского — это был вид моста в Петербурге. (2) Я нашла репродукцию и пришпилила ее на стену у кровати. Знания мои были хаотичными и интуитивными, но я стремилась к ним и никто меня не направлял. Все сама.
Учеба на сценарном факультете ВГИКа наверняка тоже на вас повлияла?
Фильмы повлияли на меня. Все крутом одевались так некрасиво, — еще даже не началась перестройка, — а в черно-белых фильмах Висконти, Антониони, Хичкока, Годара были неземные женщины и мужчины, даже отрицательные герои. Я стала носить униформу — белую рубашку, узкую черную юбку-карандаш и туфли на шпильке, если холодно, то черный свитер. А когда один поклонник подарил мне платье и плащ Славы Зайцева, это произвело сенсацию у подьезда нашего института. Но эти наряды я надела только один раз — они были слишком пышные и пестрые для меня тогдашней, ведь я бредила черно белыми образами Моники Витти (5) и Роми Шнайдер.
И как вы выходили из положения в то время, когда было сложно одеться необычно — по причине полного отсутствия выбора?
Заграничные вещи, которыми трясли спекулянтки, были ужасающе безвкусные и, мне казалось, ношеные. Помню, я купила ботинки у шведки Марии с режиссерского курса ВГИКа — так, между съемками, когда забирала у нее камеру. Сумочку носила кожаную, переделанную из мужской папки, просто оторвала кое-какие детали. И сейчас все это было бы не стыдно надеть. Всетаки кино и музеи меня хорошо воспитали в смысле костюма — тогда я была минималисткой, так как не было выбора, но я стремилась выйти из этого лаконизма и уйти в сторону роскоши и даже перенасыщения. Такое часто бывает, когда долго сидишь на «голодном пайке».
Вы — муза одного из главных визионеров русского кино, Рустама Хамдамова. Чему он научил вас?
Рустама нельзя разложить на элементы и обьяснительные записки. Он — киношный шаман, видеоряд в его работах складывается нереально красиво и правдиво одновременно. Например, «Бриллианты» (4) Рустам снял дней за пять. Это совершенно безупречная стилизация под немое кино 1920-х годов, ни единой ошибки, в этом жанре Рустам Хамдамов — гений. В фильме я не узнаю саму себя, насколько я нетеперешняя, из той эпохи. А ведь это и точный выбор грима, костюма. Брови он рисовал мне сам. Эскизы костюмов — тоже сам.
В «Вокальных параллелях» Хамдамова костюмы героинь, казахских оперных певиц — настоящий пример кинокутюра.
Это были счастливые месяцы съемок в Алма-Ате, потом в Москве. С перерывами съемки длились почти восемь лет. Все костюмы опять придумал сам Хамдамов. Более того, у него были четкие комментарии, какой делать грим, какие брови и какая форма губ должна быть у героев. Для меня эта была настоящая школа. Ну, как если бы я поехала учиться на дизайнера к большому мастеру. С нами был даже такой смешной случай. Рустаму наговорили, что вот продается огромная шуба из какого-то ценного меха. Мы побежали, купили ее, а оказалось, обманули, крашеный кот попался. Мы просто так долго жили в Казахстане, что обросли уже целым гардеробом, и вот — не хватало только шубки. Она до сих пор у меня в шкафу на почетном месте висит. Пусть и крашеный кот, но такой красивый.
В вашей новой работе, «Последняя сказка Риты», и костюмы, и декорации тоже выглядят совершенно особенно. Как вы этого добились?
Фильм «Последняя сказка Риты» (7) я снимала на свои собственные деньги, и проект этот принципиально авторский и независимый. Я не хотела сдерживать свое творческое безумие, но меня, конечно, ограничивал бюджет, и все декорации мы сняли практически в одном павильоне, даже уличные сцены. Поэтому каждый раз нужно было находить некое решение, чтобы с минимальными затратами «обрабатывать» пространство, неузнаваемо-узнаваемо переиначивая его то в аварийную палату, то в кафе, то в похоронное бюро… По жанру этот фильм — современная сказка, что давало простор делать не «как в жизни», а как «над жизнью». Я хотела экранизировать свой личный сон, превра-тив его в кино. Поэтому внутри павильонов у меня было такое буйство красок, много красного и желтого. Вместе с художницами я разрабатывала эскизы павильонов, костюмов, лично работала реквизитором. Я даже не знаю профессии в кино, которой теперь не владею.
Выходит, в собственных фильмах вы одеваете героев в тот же кинокутюр, который проповедуете собственным внешним видом, — сумасшедшее внимание к деталям, нюансам, оттенкам, нотам, вибрациям, как к ниткам, строчкам, кружевам. Кто вам помогал, были ли у вас ассистенты?
Изначально все костюмы я придумывала сама, а потом для картины сделала несколько замечательных платьев дизайнер Катя Сычева: одно из черной кожи с воронами и второе из каракульчи с крысятами вместо воротника, что очень подходило моей героине. Наряды эти действительно кутюрные, как раз в тот момент погиб Александр Маккуин, и это были платья «по его душу». Совершенно неносибельные в реальности, безумные и киношные. Я именно такое и ценю. А ассистентов у меня не было, конечно, мои задания по костюмам выполняла портниха за наш скромный бюджет.
Что особенно захватывающего вы открыли для себя, работая над программой «Красота скрытого. История нижнего платья».
Снимая эту программу о моде (6), мы, разумеется, начали с Парижа — с хранилищ музея моды Гальера, с частных коллекций. История моды начинается именно с самого исподнего — с белья. Благодаря этим съемкам, я полюбова-лась на рубашки Марии Антуанетты. Надо заметить, это была крошечная особа, дамы той эпохи вообще были ростом с мою десятилетнюю дочь, как слабые цветы, выросшие вдали от солнца и витаминов, с крошечными ножками и ручками, что видно по обуви и перчаткам. А одно время в середине XVIII века было модно выходить в свет в тончайших шелковых платьях, которые повторяли каждый изгиб тела, и дамы смачивали ткань водою, чтобы она буквально прилипала к коже, создавая эффект голого тела. И в таком мокром виде выбегали на холодную улицу и в результате — по статистике — огромное количество смертей в самом расцвете сил, ведь воспаление легких тогда не очень умели лечить. Ничто не останавливало девушек в погоне за красотой на один вечер, в погоне, выходит, за смертью.
Модель и муза Дафна Гиннесс в одном интервью призналась, что ее образ— защита от окружающего мира. Что транслирует ваш?
Я согласна с Дафной (10), что от мира можно обороняться образами, раскрасками на лице, быть прикрытой еще несколькими лицами. Я даже думаю, что нуждаюсь в этом, иначе буду разрушена, представ настоящей.
Где вы ищете вещи?
Везде. Свою вещь можно найти в любом магазине. Даже на вещевом рынке. Это вопрос времени и вкуса. А вот времени у меня все меньше и меньше. Работы каких дизайнеров вам приятно иметь в гардеробе? Я очень люблю человечные вещи Nina Donis. Они уже ветераны движения русской моды, точнее битвы за моду. Их шелковые пиджаки до сих ношу, они самые любимые. Вообще много талантливых безумцев и стилистов.Когда я работаю с Данилой Поляковым как со стилистом, получается всегда по большому счету. Вот он очень безумен и поэтому люб мне.
Что вы думаете о том, что на смену уникальным вещам на заказ пришел всепоглощающий массмаркет?
Это очень грустно, все равно что когда наши бесконечные мэры Москвы ломали прекрасные старинные здания и ставили бетонные торговые дома с пластмассовыми окнами. Это насколько же надо быть варварами, чтобы так поступать.
Чей внешний вид произвел на вас впечатление? У кого хочется если не учиться, то восхищаться?
Меня когда-то поразила Фрида Кало, например, как она выглядела в жизни и как этот образ переходил в ее картины. Такую цельность я редко встречала. И кстати она никогда не повторялась и выглядела вне времени, неповторимая и незабываемая.При этом есть полная ей противоположность — мадемуазель Коко. Именно совсем поздняя Коко Шанель, одетая в вечную свою униформу —пиджак, юбка, нитка жемчуга, сигарета и шапо. И этот ее образ тоже восхищает именно своей безупречностью и скромным шиком. Я не всегда за скромность, но скромный шик — это высшая лига.
Как вы начали работать с часовой фирмой Rado? В чем заключается ваше сотрудничество, что особенного вам это дает?
Уже пятый год я являюсь лицом часов Rado, люблю их за элегантность, интеллектуальность и дерзкие юношеские поиски новых форм. Я даже участвовала в создании новой модели — рисовала эскизы и мне мечталось, чтобы внутри часов была бы заключена математическая спираль, как млечный путь из бриллиантов и сапфиров, как некий символ времени. Теперь эти часы у меня всегда на руке. Эта магическая коробочка — часы Rado — вселяет в меня умиротворение и иллюзию, что я распоряжаюсь временем, и это самая волшебная неправда на свете, поэтому мне иногда кажется, что часы скоро лишатся стрелок и будут разговаривать человеческими голосами, рассказывая, сколько мне осталось жить.
Для рекламной кампании Rado вас снимал Али Махдави — фотограф с парадоксальным взглядом.
Али (9) — мой большой друг, очень близкий. Я люблю его видение женщины как объекта восхищения. Уже никто так не ставит свет на лицо своих дам, как Али — это старая голливудская школа, боюсь, молодые фотографы даже не поймут, почему все дамы в объективе Махдави словно светятся. И вообще я люблю Али, как доброго беззащитного художника, это уже мои человеческие связи.
А что скажете о фотосессии с Джоном Ранкином?
Ранкин и внешне, и внутренне мне напомнил Наполеона. Он предельно дистанцирован, страстен, вдруг может неожиданно упасть на пол и «стрелять» фотоаппаратом, ползая на спине вокруг тебя. Вообще, мне всегда важен результат. Художников я люблю за их талант, а фотографии с Ранкином получились потрясающие! И он щедро подарил все фото, которые напечатал во время съемок, и даже подписал несколько на память.
Как вы думаете, сегодня по-настоящему сверкающие женщины — это кто?
Раньше в детстве сверкающей женщиной мне казались все мои учительницы музыки, хотя одна была усатая и статная, а вторая худая и нервная, вся унизанная кольцами, которыми именно и посверкивала. Правда, она ужасно больно мне «играла» пальцами гамму по спине, когда я ошибалась в нотах, так что я просто ее опасалась и просила не сидеть близко. А когда я попала первый раз в Париж и зашла в офис Chanel, все дамы там мне казались ослепительными и недостижимо элегантными, так что я сразу бросилась в магазин (разумеется, не Chanel, потому что у меня тогда не было таких денег) и купила себе простое черное платье. А теперь я даже не знаю, кто меня может спровоцировать на такой отчаянный бросок. В России много красавиц, но «сверкучесть» высшей пробы — это приветливость, образованность, хорошие манеры, это некая стать, достоинство, которое никак не сымитируешь. И все-таки мне интересны творческие люди, а более всего — гении. Вот они-то и есть самые сверкающие. Земфира (8), например.
Значит, див больше нет?
Нет. И нечего обсуждать. Только на пленке старых фильмов.