Представьте, что человек до 30 лет живёт в силиконовой форме: он просыпается на 40 минут раньше звонка будильника, ходит на работу, живёт обыденно. Вот только тоскливо немножко. И умереь хочется, потому что силиконовая форма не исчезает. Когда исполняется 30 лет - тебя из формы извлекают. Ты попадаешь в новый мир: но что вне её, формы, - это как гадать, что бывает после смерти, понимаете?
Джонхён всегда от чего-то убегает в своих снах. Слышит каждое своё движение, а преследователя – нет, он не показывается воочию. Но опасность слишком явственна, чтобы браво не дрожать, браво ждать тет-а-тет со страшным нечто.
Кто это? Что это? Почему оно не отстаёт, не оставляет в покое? Гонится и гонится, перебираясь словно по тайным коридорам из одного сна в другой. Кажется, даже во тьму проникнет, когда нет ни единого образа.
И просыпаешься, вскочив на месте.
Что за хрень? – каждое утро спрашивает себя парень. И лежит ещё минут сорок, пока будильник не даст отмашку прожить день.
Эти кошмары – а иначе их не назовёшь – словно оплеуха настоящего счастья. Потому что в этой сказке, где сценарий и всё остальное, до равнодушного предсказуемо. Счастье даёт знать, что твои нынешние заслуги в покупке дома, благополучия – ничто, так что мучайся сновидениями, где нет ничего понятного.
Джонхён пытается рассказать хоть кому-нибудь, той же пустоте; правду объяснить из своих снов. Но чем искренней попытка – тем глубже тонут слова, прячутся будто бы. А следом – беспросветная немощность.
И как быть?
Пытаться. Постоянно пытаться. Не нырять следом за ними, нет. Вот уж занятие: преследовать что-то в себе самом, если оно прячется от тебя. Это равносильно тому, когда протягивают руку в бездонную коробку с одним-единственным отверстием – никто не дастся просто так, за бесплатно.
- Я устал. – признаётся, в конце концов, Джонхён.
Равнодушно тянет к губам стакан виски и чувствует, как нехотя натягивается идеально белая рубашка на спине, когда Джонг сутулится.
Он готов признать поражение, лишь бы уже заснуть к чертям спокойно. Без последующей беготни по собственным мозгам, бесстрашно. Да хоть сейчас, на этом неудобном кресле в собственной гостиной - заснуть. Отпустить всё, лишь бы быть как все те, кто до сих пор не знает, что в последний год перед тридцатым днём рождения ты ни разу больше не проснёшься позже будильника.
Хочется обратно свою молодость, когда поутру мог всё.
Сейчас только и надо, что привыкнуть всего лишь, как это каждое утро бывает.
Те злополучные 40 минут делают своё дело почти год, позволяя собраться обратно в Ким Джонхёна перед выходом в офис.
Нет уверенности, что стабильная жизнь без потрясений была правильным решением. Вообще ни в чём уверенности нет, когда намучился настолько, что ночью – загробный страх, днём – ничего, в принципе. И в перерыве – 40 минут.
Джонхён не знает, почему и от чего бежит. Просто бежит, и всё тут. Ему осточертело, если честно, настолько, что проще вообще не спать.
Но так нельзя. Сбегать от себя – нельзя.
Поэтому Джонхён пытается, силясь не замечать притупленное видение себя горошком, как дурак отскакивающим от несокрушимой стены. Причем, что вправо, что влево – она не кончается, эта стена.
Безвыходность, отчаяние, желание вообще не спать, лишь бы не видеть – всё это он уже почувствовал.
Осталось два дня до тридцати лет. Четвёртый месяц года.
Теперь можно забыть, наплевать на всё, уйти. Тебя же всё равно в этой реальности не шибко-то и вспоминать будут – слишком плотное пространство вокруг тебя из силикона, чтобы видеть дальше, чем в три метра расстояние. А на самом деле там брешь, оставшаяся в форме человека, который прежде здесь покоился, «живя».
Джонхён не знает, куда они после этого попадают, что их ждёт по ту сторону. Просто видит, что в этом мире пустое пространство заполняется новым человеком, который проторчит здесь до своих собственных тридцати.
Джонхёну осталось два дня.
Потом, наверное, когда пойдут секунды очередного года, они по умолчанию станут новыми.
Не будет страха, не будет беготни и кошмаров как таковых. Верится, что будет улыбка солнца и что-то ещё. Хочется верить, что по ту сторону всё именно так.
На второй день тридцати надежда Джонхёна умирает, потому что всё по-прежнему. Кошмар, 40 минут, крепкий чай, потому что передержал заварку, идеально белоснежная рубашка, полтора часа в метро, третий этаж, кабинет №301. Работа до восемнадцати ноль ноль и ещё два часа на обратную дорогу, чтобы поужинать спагетти, и бояться заснуть.
На тридцать восьмой день в дверь стучатся.
- Прости, я опоздал. – констатирует молодой мальчишка многим младше Джонга. – Впустишь?
Джонхён беспрекословно открывает дверь настежь, отступает вслед за ней, впуская белокурого мальчишку в густые три метра расстояния вокруг себя. Мальчик скользит в этом офигенски плотном непробиваемом пространстве (которое мужчина уже задолбался рубить чем ни попадя, лишь бы уже своим ходом убраться из формы, раз никто не забирает его) словно вокруг ничего нет.
- Когда ты планируешь идти спать? – спрашивает Тэмин, и от него что-то начинает топиться в Джонге. – В пол одиннадцатого?
Джонхён кивает. Его решимость пробить эту чёртову нерушимую стену была непоколебима, а сейчас при каком-то незнакомце вся бравада тает, будто и не нужна эта псевдо стойкость, псевдо «я могу и один, так что переживу свои болячки», псевдо «я не буду им мешать, просто тихо уйду в свои тридцать».
Тэмин, когда приближается, молча повествует, что выше Джонхёна, что улыбается, что готов вбирать слёзы, успокаивать, веселить, отсрочивать преследование кого-то там из сна, только попроси сам его об этом. Будь человеком, который ошибается как любой другой – попроси.
- Я тебя не знаю. – говорит мужчина в идеально белой рубашке мальчику, подле которого стоит. Джонхён сдался, действительно сдался, понурив голову. – Я ведь и правда тебя не знаю. Как ты мог опоздать, если я тебя не знаю?
Тэмин улыбается.
- Нет, правда. Мы не знакомы, - бубнит Джонхён.
Он растерялся, не зная, как быть дальше. У него всё есть, в принципе: место, где жить, кровная связь с мамой/папой, обязанности как гражданина. Он даже этого красноволосого мальчишку впервые в жизни видит. Даже не знает, если честно, умеет ли тот рассуждать, сколь глубоко понимает и понимает ли он вообще хоть что-нибудь, когда говорит, что опоздал.
Они не знакомы.
- Меня зовут Тэмин, Джонхён.
Джонхён недоверчиво смотрит в карие глаза, замечая по белку бирюзовую, почти невидимую кромку линзы.
Значит, не розыгрыш фантазии. Всё по-настоящему.
-Я должен был проверить, сильный ты или нет. Понимаешь? Я был обязан убедиться, что ты захочешь выбраться отсюда своими силами так же, как весь прошлый год.
- Увидеть, что я не перестал? – потуплено Джонхён забывает обо всём, воображая крошечную фигурку себя, разгребающую вытянутыми руками муть вокруг.
- Хотел убедиться, что ты веришь сам, а не потому, что так надо. Увидеть, что не будешь со сломанным хребтом где-нибудь, раз не хватило терпения. – Тэмин махнул головой, чтобы чёлка легла на бок, как прежде. Вот точно не мираж! Но для реальности как-то нереально всё равно. – Хотел увидеть, что сможешь.
- Ради тебя, который задержался? – вспоминает его слова хён.
Тэмин кивнул, и чёлка спала. Но мальчишка не куксился, а сделал, как мгновение назад.
- Мы не знакомы даже. – повторяется Джонхён.
Он не понимает, как же смог бы изо дня в день бороться, не опускать руки, не отдавать свой хрупкий хребет кому-то смертельному, если даже не знает, что делает это ради кого-то, которого и рядом-то нет. Если бы знал, наверное, сопротивлялся бы страху из сна лучше, да? Не пил бы виски, не мечтал о смертельном покое. Старался бы, ибо ради кого-то. Если бы знал, то…
-Ради себя. – эта поправка мальчишки разрезает как холодная сталь самурайской катаны. – Ради себя, чтобы, когда я пришёл, ты был цельным, живым, и мы пошли спать. Ты был таким. Сон – это важно.
Джонхён кивает, ибо понимает, но всё равно не закрывает дверь.
- Прости, что опоздал. – Тэмин грустит. – Прости, что проверял. Прости, что только в тридцать.
Мужчина кивает – снова - и ослабляет давку галстука. Глубоко вздохнув, трёт ощетинившуюся потемневшую щёку.
Тэмин продолжает:
- Я рад, что ты дождался меня.
- Я не знал, что нужно ждать. И тебя я не знал.
- Это было не обязательно, пока ты закалялся. Просто теперь ты со своим глазуревым как у керамики слоем сможешь выйти из силиконовой формы, которая тебя так злит. Ты ведь уже видел, как это делают другие, да? Теперь и твоя очередь.
Джонхён из страха стоит на месте.
- И потом мы пойдём спать. – заканчивает Тэмин, улыбаясь так, как улыбаются, встречая после разлуки своих близких.
Блинг делает шаг навстречу и набирается смелости попросить, чтобы Тэминни выслушал про преследователя из снов. Казалось, ничего важнее именно этого нет: рассказать, как заплетаются ноги, когда бежишь, как смешно, не будь это печальным.
А Тэмин улыбчиво молчит, решив, что потом скажет «Расскажи мне всё, что накопилось».