Шалопай лежал на земле, в луже собственной крови, такой темно-вишневой, как плохо разбавленный сублимированный соковый напиток. Мимо шли люди, периодически косясь на это странное обмякшее тело, морща свои длинные крючковатые носы от отвратительной вони, повисшей над переходом.
-Шалопай, - тихий голос и попытка растрясти тушу- Шалопай!- и снова тишина.
На голове- глубокая рана, по краям которой налипли промоченные кровью волоски.
В бок Шалопая преданно уткнулся нос подруги-собаки. Протяжное жалобное поскуливание слилось с шумом кипящей городской жизни.
Собака попыталась облизнуть Шалопая, быть может, горячий ее язык пробудит друга? Но нет. Сон его безмятежен.
-Шалопай, - опять слышен тот же голос, уже одновременно с поскуливанием- Шалопай, просыпайся, глупый. За нами придут.
А в ответ говорит тишина. Говорит о чем-то неважном, скорее, даже просто неразборчиво бормочет. Тишина. А Шалопай молчит.
Мимо продолжают идти люди. Наконец, какая-то женщина останавливается и, сильно сморщившись, сквозь зубы выдает, как выцеживает:
-Мерзость какая, неужели никто не уберет?
И уходит прочь.
Кто ударил Шалопая по голове- уже не понять. Но ударили сильно. И ударили, как было всегда, совсем ни за что. Дворняга ведь сдачи не сдаст.
Еще попытка разбудить друга, но бесполезно. Собака, сдавшись, сворачивается рядом в клубок и тоскливым взором глядит на прохожих: авось, кто поможет.
Но никто никому не поможет. Никто не помог, пока Шалопай еще был жив. Всем было мерзко. И наплевать. Кому какое дело до дворняги.
Наконец, спустя приличное количество времени, подъезжает скорая. Тело Шалопая упаковывают в черный полиэтилен. Его тонкие ручки долго не поддаются, будто бы он не желает умирать окончательно. Но его упаковывают. Над детским же личиком мальчика сходится молния. Пакет закидывают в машину, как ни в чем ни бывало и увозят, оставляя там, на том переходе, маленькую девочку с собакой, которые все еще надеются, что Шалопай просто спит.
И непременно к ним верне