Он ушел сразу после ужина.
Нежно, по-отцовски взял мою голову в свои руки, прижался губами к моему горящему лбу. Попросил больше ни с кем не спать.
- Не буду.
- Дождиьс меня.
- Только не обмани опять.
- Не обману. Я обещаю.
Провел большим пальцем по моей щеке, заглянул в глаза с такой вселяющей надежду любовью, что в этот самый момент, в эту тысячную секунды, я бы отдала душу, чтобы только земля остановилась, навсегда остановилась.
Уже в следующее мгновение дверь предательски хлопнула.
Я дождусь.

Мне было неполных семнадцать, ему - двадцать четыре. Эти семь лет разницы казались мне еще одним фактором, среди прочих, сближающим нас.
У меня нет отца, то есть он есть, он жив и здравствует. Но как отца его для меня не было и никогда не будет, он живет с другой семьей, оставаясь в официальном браке с моей многострадальной матушкой. Во всех детских отношениях с мальчиками (детских, потому что последний мой роман, который можно было назвать юношеским, с треском провалился, так до сих пор и не завершившись) я была за рулем. В глубине души ранимая и невероятно уязвимая, я сама все брала в свои урки, видимо, боясь оголить свою уязвимость.
Он не позволил мне занять место водителя. Мне казалось, будто мы несемся по пустынной трассе где-нибудь в горах. Редкие минуты езда наша спокойна и приятна. Чаще я бунтую, мешаю ему управлять нашей гоночной, отвлекаю от дороги, бью зеркала.
Иногда машина начинает рисовать зигзаги истерики на раскабаленном асфальте бесконечного подъема. Каждую секунду мы на волоске, одно неверное движение - и полетим в пропасть. Хорошо понимая это, я все равно настойчиво всячески провоцирую его на крутые повороты и резкие торможения.
Он с руганью выходит из машины, хлопает дверью, швыряет камни в зияющую бездну и кричит, срывая голос, сгибаясь в спине, кричит, просто кричит, чтобы только не повышать голос на меня, чтобы кричать не в мою сторону.
А у меня кровь хлещет носом, слезы океанами, глаза болят, руки трясутся. Я подхожу и обнимаю его со спины и чувствую, как содрогается все его тело.
- Ну-ну, не кричи, милый мой, успокойся, я виновата, прости, прости…
И действительно, ощущение вины, понимание всей глупости моих истерик пожирает меня, но я не могу подавить в себе это, чувство несправедливости колит меня, его чувства, в подлинности которых никогда я не буду уверена, изматывают меня, губят и спасают от себя самой.
Иногда он кладет свои руки на мои, и мы стоим так с час, я плачу, он - молчит. Иногда он целует мои урки, мое лицо, собирает дрожащими, чуть потрескавшимися бледновато-розовыми губами слезы, что уже высыхают. Но порой он вырывается, схватив меня за руку чуть выше локтя, ведет в машину и сажает, нет, кидает на заднее сиденье.
Доезжая до ближайшего мотеля, в таких случаях он высаживает меня и, не сказав ни слова, уезжает..

Последний раз было именно так. Он приехал из ненавистной мне столицы, сам собрал мои вещи и увез меня в Цюрих, где я с того дня ровно полгода жила, каждый день ожидая от него вестей. Сегодня он приехал утром, до того, как я проснулась. Весь день мы провели вместе, но мало говорили. Я целовала его руки, стараясь запомнить узоры подушечек его пальцев, я водила носом по его волосам, улавливая их запах, я кусала его улыбающиеся губы, впиваясь в маленькие ранки, я царапала его спину, глотая его горячие выдохи, я прижималась к нему всем телом, чтобы любовью своей пробить его каменное сердце, чтобы наполнить его грудную клетку живительным теплом, что будет греть его те долгие дни, месяцы, годы и десятилетия, на которые он снова покинул меня.
Я дождусь.

Сой Аямэ