Дым табачный
воздух выел.
Комната — глава в крученыховском аде.
Вспомни — за этим окном
впервые
руки твои, исступлённый, гладил.

Сегодня сидишь вот,
сердце в железе.
День ещё — выгонишь,
может быть, изругав.
В мутной передней долго не влезет
сломанная дрожью рука
в рукав.

Выбегу, тело в улицу брошу я.
Дикий, обезумлюсь, отчаяньем иссчась.
Не надо этого, дорогая,
хорошая,
дай простимся сейчас.
Всё равно любовь моя
— тяжкая гиря ведь —
висит на тебе, куда ни бежала б.
Дай в последнем крике выреветь
горечь обиженных жалоб.

Если быка трудом уморят —
он уйдёт, разляжется в холодных водах.
Кроме любви твоей
мне нету моря,
а у любви твоей и плачем не вымолишь отдых.

Захочет покоя уставший слон —
царственный ляжет в опожаренном песке.
Кроме любви твоей,
мне нету солнца,
а я и не знаю, где ты и с кем.

Если б так поэта измучила,
он любимую на деньги б и славу выменял,
а мне ни один не радостен звон,
кроме звона твоего любимого
имени.

И в пролёт не брошусь,
и не выпью яда,
и курок не смогу над виском нажать.
Надо мною
— кроме твоего взгляда —
не властно лезвие ни одного ножа.

Завтра забудешь,
что тебя короновал,
что душу цветущую любовью выжег,
и су́етных дней взметённый карнавал
растреплет страницы
моих книжек…

Слов моих сухие листья
заставят остановиться,
жадно дыша?
Дай хоть последней нежностью
выстелить твой уходящий
шаг.

В. Маяковский