Одна прекрасная девочка написала у себя в живом журнале, это так называется, публичный блог-электронный дневник.
Знаете, так бывает, что в пакетике карамели с джемом вдруг обнаруживается конфета цельной карамели, без какой либо начинки вообще.С одной стороны ясно - заводской брак. С другой - кому-то, кто не очень любит джем, неожиданно крупно свезло. Но по-любому деффект.
Карамелью без начинки быть отлично (особенно для аутичных психопатов). Но только по началу, пока еще звучат фанфары "Я не такая как все". Потом выясняется, что всем полноценным карамелькам глубоко на тебя плевать по большому счету.
Ну скажет кто-то:
- Надо же, без начинки!
- Ну и дура. - ответит другой кто-то
Самое уничижительное у Бродского о женщинах заключено в строчках
" Рисовала тушью в блокноте, немножко пела "
Хотя на первый взгляд, чего уж тут такого плохого. Что-то мурлыкала, чего-то там чиркала, в итоге поэт полжизни писал бесконечные "ниоткуда с любовью "
Так вот, этот ломанный калейдоскоп чего-то там такого и есть самое унизительное проклятье
У меня нет призвания.
Конец цитаты.Так вот вам упомянутой девочкой Бродский:
Дорогая, я вышел сегодня из дому поздно вечером
подышать свежим воздухом, веющим с океана.
Закат догорал в партере китайским веером,
и туча клубилась, как крышка концертного фортепьяно.
Четверть века назад ты питала пристрастье к люля и к финикам,
рисовала тушью в блокноте, немножко пела,
развлекалась со мной; но потом сошлась с инженером-химиком
и, судя по письмам, чудовищно поглупела.
Теперь тебя видят в церквях в провинции и в метрополии
на панихидах по общим друзьям, идущих теперь сплошною
чередой; и я рад, что на свете есть расстоянья более
немыслимые, чем между тобой и мною.
Не пойми меня дурно. С твоим голосом, телом, именем
ничего уже больше не связано; никто их не уничтожил,
но забыть одну жизнь -- человеку нужна, как минимум,
еще одна жизнь. И я эту долю прожил.
Повезло и тебе: где еще, кроме разве что фотографии,
ты пребудешь всегда без морщин, молода, весела, глумлива?
Ибо время, столкнувшись с памятью, узнает о своем бесправии.
Я курю в темноте и вдыхаю гнилье отлива.
Девочка продолжает.
Чтобы не гневить Бога у меня зато много чего есть другого:
некое подобие ума (не смейте ржать)
своеобразное чувство юмора (можете ржать)
смутные способности складывать слова в малоосмысленные предложения.
еще я недурно подпеваю Мэрлин Монро
И отбрасывая лирику:
Удивительные, редкие и драгоценные люди оказали мне честь быть моими друзьями
Меня балует и бережет моя семья, большая (дай им Бог здоровья) и прекрасная
А мои неповторимые капризы и фантастическую придурь стойко терпит мужчина которому принц с белым конем недостойны шнурки гладить.
И только призвания нет у меня
Призванья высокого нет.
Низкого, впрочем, тоже. Никакого нет.
И можно и нужно бы расслабиться. Ну нет, так нет. Люби друзей, семью и мужчину. Рисуй тушью в блокноте. Подпевай Мэрлин Монро.
Но вот не получается у меня. Я вот все думаю и думаю - это что же…я - карамельный деффект мармелада.Ну да ну да ну да.Теперь не о чем петь, остались лишь детали, меня всегда вдохновляла ерунда, едва ли это теперь интересно даже мне самой.Но где-то на дне моего сердца человек закрывает лицо рукой и поезд отходит с запасного пути, а ты на платформе, хоть плачь, хоть пой, хоть милостоню проси.. или дождя и снега, чистой совести, долгих лет.Уходя, погляди на небо, так, кроме неба ничего и нет.
Я не знаю, что ответить девочке, написавшей то первое мной прочитанное письмо в публичном блоге, живом дневнике, кроме того, что она прекрасна.Потому что я не знаю насчет карамели, но то что у нее есть самое главное, что делает ее такой притягательной, а именно переливающийся.Женсоке чудо.я знаю точно.С другой стороны, я знаю, что переливающиеся женское чудо не обязательно делает тебя счастливым.Некоторые, чтобы уснуть считают слонов, я сочиняю прощеальные стихи-не помогло.Александр Анашевич:
Я платья умею хранить, поправляя оборки, кружева.
Анна не умела этого делать и умерла.
Анна ничего не могла делать, она была дура.
Я же Бога люблю, я у него в руках.
Какой размер платья у смерти.
Вдруг я выкройку не смогу для нее найти.
Ведь так легко материал испортить,
буквально один сантиметр лишний отрезать, петлю сместить.
Анна уколола палец иглой, занятая болтовней, бестолковой словесной игрой.
Прошла сквозь ангелов и бесов строй, стала неживой.
Я бы тоже могла израниться в кровь, если бы была неряхой глупой.
Но нет на моих руках даже мизерной ранки - посмотри под лупой.
Я сошью для Бога шелковую рубаху.
Как бы хотелось мне снять с него мерку.
Не найти ему лучше меня вязальщицу, швею и пряху
У меня есть почти всё -пишет девочка, а я повторю и только призвания нет у меня
Призванья высокого нет.
Низкого, впрочем, тоже. Никакого нет.
И можно и нужно бы расслабиться. Ну нет, так нет. Люби друзей, семью и мужчину. Рисуй тушью в блокноте. Подпевай Мэрлин Монро.
Но вот не получается у меня. Я вот все думаю и думаю - это что же…я - карамельный деффект.
И мой ответ девочке:
Я дважды пробуждался этой ночью
и брел к окну, и фонари в окне,
обрывок фразы, сказанной во сне,
сводя на нет, подобно многоточью,
не приносили утешенья мне.
Ты снилась мне беременной, и вот,
проживши столько лет с тобой в разлуке,
я чувствовал вину свою, и руки,
ощупывая с радостью живот,
на практике нашаривали брюки
и выключатель. И бредя к окну,
я знал, что оставлял тебя одну
там, в темноте, во сне, где терпеливо
ждала ты, и не ставила в вину,
когда я возвращался, перерыва
умышленного. Ибо в темноте —
там длится то, что сорвалось при свете.
Мы там женаты, венчаны, мы те
двуспинные чудовища, и дети
лишь оправданье нашей наготе.
В какую-нибудь будущую ночь
ты вновь придешь усталая, худая,
и я увижу сына или дочь,
еще никак не названных, — тогда я
не дернусь к выключателю и прочь
руки не протяну уже, не вправе
оставить вас в том царствии теней,
безмолвных, перед изгородью дней,
впадающих в зависимость от яви,
с моей недосягаемостью в ней.
На этот стихотворение Бродского на этот раз и закончим.
/
воденников. поэтический минимум.