Закрываешь глаза и вдруг осознаешь себя в пустой квартире почти без мебели; вещи не разобраны, волосы мокрые, одинокая лампочка бьет по глазам, если посмотреть вверх, на полу перед тобой стоит еще запечатанная бутылка вискаря. Как ты собиралась ее пить, если в этом доме нет ни одного стакана? Как ты вообще жила здесь последние три дня?
На этом моменте память услужливо выручает: тебя мало что волновало эти три дня кроме вопроса "как вообще жить дальше?"; чтобы проснуться утром хватало уснуть в одежде под дорожным пледом на разбитом хозяйском диване - близнеце того, на чем спали твои родители, когда тебя еще на свете не было; но вот сегодня ты впервые зашла в магазин с целью купить что-нибудь отпраздновать свое возвращение - и воображения хватило только на виски. Зато потом ты вернулась и заставила себя впервые за три дня принять душ, целофановая шторка липла к ногам, шланг протекал, а из душа вода лилась редкими струйками, остальные отверстия были намертво забиты известью. Только чудо удержало тебя от того, чтобы скорчиться на дне этой облезлой ванны и разреветься. И вот сейчас ты сидишь на полу в старых джинсах и чистой, но мятой от лежания в чемодане майке с надписью черным по белому "Надпись на футболке" и все еще не знаешь, как жить дальше.

Эти моменты сна я люблю особенно. Несколько секунд, когда ты уже осознаешь себя в настоящем мгновении, но еще понятия не имеешь, что было в этой истории до того, как ты в нее уснула, и тем более - что будет в ней дальше. Складывается впечатление, что сон, как конструктор, услужливо складывает тебе какое-то другое прошлое прямо сейчас.

Впереди окно, за спиной - скрипучий диван, слева у стены - кресло из того же гарнитура, справа - два чемодана, три сумки и бесчисленные пакеты. Когда уезжаешь откуда-то обратно, почему-то совершенно невозможно оставить хоть одну свою вещь. И вот теперь сидишь, не оставившая ни одной ниточки там, и думаешь, а почему оно вообще было это там.
И сно-прошлое обрушивается на тебя, как горный поток, прорвавший дамбу.

…и вдруг вспоминается все: и то, как мы жили счастливо в какой-то конспиративной квартире, настолько тайной, что вместо двери приходилось использовать балкон (первый этаж) и лестницу, которую каждый раз прятали в траве, и от всего мира эту квартиру защищали непроходимые кусты, от чего в комнате-с-балконом большую часть года царил зеленый полумрак, придававший ей особенный уют. Во второй комнате, где стоял большой, никогда не складывавшийся диван, или в кухне тоже были окна, но они не оставили воспоминаний. Когда мы въехали в эту квартиру, там совсем не было мебели, только сантехника, дряхлая плита и маленький старый холодильник, кряхтевший, как престарелый огр. И еще "бабушкины" обои, отслаивающиеся у потолка. Эти обои показались тогда такими милыми, что мы их оставили, только подклеили проблемные места, а пятна завесили фотографиями. Из холодильника сделали шкафчик, разрисовали ему дверцу хулиганскими графити, отмыли плиту (оказалось, она очень прилично работает), купили посуду, стол, табуретки, новый холодильник, микроволновку, пару шкафов в комиссионном магазине, комод с тремя большими ящиками и двумя поменьше, диван, еще какую-то мебель и были очень довольны.
Девичий виноград, закрывавший наш балкон от любопытных взглядов сверху, осенью разгорался багровым пламенем.

А потом мне почему-то нужно было уезжать. Одной. И это было настолько объективно непреодолимое обстоятельство, что не стоило и пытаться что-либо изменить. Никто не знал, вернусь ли я когда-нибудь, и мы расстались. Тихо, потому что скандалы были неуместны. Без взаимных обязательств. Тогда я уезжала, собрав один чемодан, пока его не было дома. Соврала насчет времени ухода поезда, чтобы он не смог приехать проводить. Не хотела больше плакать. Не хотела, чтобы та анестезия, с которой его вынули из моей жизни, закончилась. Не хотела никаких надежд.

Не знаю точно, сколько это продлилось. Не помню. Помню только, что что-то учила, над чем-то работала, завела съемное жилье, так никогда и не ставшее домом, и парочку знакомых барменов, чтобы было кому наливать мне алкоголь, когда совсем уж паршиво. Без взаимных обязательств - а значит, я не имела права звонить ему и бередить счастливое прошлое. А он не знал моих новых номеров, да их, кажется, и не было. Все, что нам оставалось - это молча просматривать иногда страницы в соц.сети, где мы не сговариваясь убрали к чертям графу "семейное положение". Шло время, но его профиль как будто умер. Ничего нового: ни фотографий, ни аудиотреков, ни записей. Ни-че-го. Даже друзья писать перестали. С моим все было точно так же. Я могла бы повесить какую-нибудь песню, которая крутилась в колонках, пока я сидела за работой, или в баре, где я запивала очередной приступ тоски, но… Без обязательств же. Я считала, что не имею права. Как, впрочем, и ничего ему не должна. Я часто решала завести себе какого-нибудь мальчика или даже девочку: я была человеком без прошлого, которому можно всё, спать, с кем угодно, любить, кого угодно, но анестезия, намертво замуровавшая боль, не проходила. Мне никого не хотелось, и даже если я делала над собой усилие, то уже к концу первого свидания понимала, что терпеть это невозможно.

Как и когда я умудрилась обрасти таким количеством барахла - ума не приложу. Но факт оставался фактом: прошло до черта времени - и я вернулась. Не сбежав или, там, наоборот, прибежав. Просто закончилась необходимость быть там, а желания остаться не появилось. Осталось, правда, чудовищное отсутствие взаимных обязательств.

Теперь понятно, почему я купила только алкоголь, причем тот, которым наверняка упьюсь до беспамятства. Где-то между настоящей трезвостью и отключкой мозга, меня должно было пробить так, чтобы анестезия, наконец, закончилась, чтобы стало возможным хотя бы выплакать это все из себя, а окружающая реальность перестала быть похожей на вату, которой оборачивают елочные игрушки, прежде чем сложить их в коробку до следующего Нового года.
Я устала ничего не чувствовать, а только говорить себе "я должна радоваться", "я должна смеяться" или, вот, как сейчас - "я должна плакать".
Я хотела позвонить ему, но какое имела право вообще? Это же я решила, я придумала это блядское безобязательство, потому что считала, что ему - не нам - ему так будет лучше. Уезжать всегда проще, чем оставаться, а я любила его настолько, что не хотела оставлять ему лишний груз. Пусть живет мальчик, найдет себе другую хорошую девочку и будет счастлив.
И вот вдруг он счастлив там сейчас, вдруг у него уже жена и маленький сынишка, а тут я: "Привет. Я вернулась". Он, конечно, сделает вид, что безмерно рад меня слышать. И потом расскажет про семью, показывая фотографии, которые носит в бумажнике, скажет "ну мы же друзья, правда?" и позовет в гости в ближайшее воскресенье - семейный обед, я познакомлю тебя с женой, она чудо, вы друг другу понравитесь. (Ошибаешься, хороший мой. Она с первого взгляда почует во мне лютого врага и возненавидит, умные женщины чувствуют это так остро, что мужчинам и не снилось. Один этот семейный обед - и твоя жена превратится в ревнивую подозрительную суку, каждый раз, когда ты будешь приходить домой, она будет тайком обнюхивать тебя, страшась найти то, что ищет - мой запах. Твоя жизнь превратится в ад, мой хороший, а я этого не хочу).

Я сделала глоток прямо из горлышка. Всего один - и страшно об этом пожалела. Виски не принесет ничего кроме головной боли, а теперь от меня будет еще и нести алкоголем, черт, я же только почистила зубы.
Где-то должны были быть остатки лимонных леденцов в железной банке из махрового детства, где-то с кармане сумки или чемодана, или где-нибудь в пакете; я перерыла все, но нашла их и съела один за одним все до последнего. Виски больше не хотелось. Я сидела на полу, положив локти на колени, а голову - на сцепленные руки. Я больше не могла дышать, не выяснив, что с ним. Я не знала, что делать.
Часам к трем ночи невыносимость ситуации достигла своего пика. И тогда я придумала отличный, как тогда казалось, выход - обулась, взяла куртку и вышла вон.
Оказалось, что сейчас начало лета, может быть, середина июня. Оранжевый свет фонарей и абсолютно пустые улицы; некоторые переулки я старалась пройти как можно быстрее, потому что эхо собственных шагов заставляло вздрагивать от страха, что за спиной маньяк. Еще пару часов назад я бы сказала спасибо за топор в затылке, но не сейчас. Сейчас у меня была цель и я отказывалась умирать, пока не дойду до нее, пусть и идти еще полгорода.
Еще через полчаса в голове появился вопрос, вдруг он вообще больше не живет в нашей квартире, но я отмахнулась от него. Нельзя было сейчас даже предполагать такое. А вдруг он привел в нашу квартиру свою эту жену? Нет, он не смог бы. С чего я вообще взяла, что у него есть жена?
Еще через час захотелось повернуть обратно, но точка невозврата уже была пройдена, я потрачу на обратную дорогу больше времени, чем на остаток пути туда.
Еще через какое-то время я свернула в до боли знакомый двор. Кусты вокруг нашего балкона стали еще выше и гуще, а виноград сплел над ними настоящую крышу - можно было смело вытащить из квартиры пару кресел и столик и сделать террасу на открутом воздухе. Интересно, додумался ли он до чего-то подобного?

Иногда во сне ощущения бывают настолько реальны, что напрочь забываешь, что это сон. Я искала в темноте наощупь лестницу и чувствовала, как начинают мерзнуть пальцы, мокрые от росы. И мне было по-настоящему страшно, но в то же время это был азарт, от которого кипела кровь.

Он не додумался. И лестница оказалась все той же, только под каждой перекладиной, вплотную к ней, появились железные прутья-стяжки, чтобы не развалилась. И она так привычно уперлась в карниз балкона, что на мгновение стало больно в груди. Привычный хруст открывающейся внутрь оконной рамы, привычная скамейка, чтобы удобнее было спускаться во время таких вот ночных возвращений, привычная защелка на балконной двери - как будто я последний раз выходила отсюда этим утром, а не сто тысяч миллионов лет назад.
Было очень темно, ничего не видно. А мне так до смерти необходимо было понять, как выглядит сейчас эта комната, что я протянула руку туда, где раньше стоял камод, на котором мы складировали свечи и прочую милую ерунду, купленную в память о том или ином событии… И наощупь узнала фигурку смешного котенка (рыжего в полоски), обнимающего клубок, в который можно было втыкать ароматические палочки. Это было так важно, так безумно важно, что котенок остался, что он стоит на своем месте… Я гладила пальцами неразличимые в темноте предметы, которые немедленно узнавала, потому что сама расставляла их во время того прошлого, невероятного счастья. Я старалась делать все медленно, чтобы растянуть чувство, что мне по-прежнему есть место в его жизни, запомнить это ощущение на случай, если в итоге места все-таки не найдется.

Дверь в спальню была открыта. Занавески на окне шевелились из-за открытой форточки, после темноты предыдущей комнаты здесь было светло, как днем. И вещи так же остались на своих местах. Все, кроме наших фотографий. Их не было ни одной. Конечно. "Без взаимных обязательств". Уезжая, я была уверена, что ему, лучшему мужине на свете, не составит никакого труда найти себе новую женщину. Почему он должен был не думать то же самое обо мне? Я не держала там ни одной его фотографии, почему он должен был поступить иначе?
Мой солнечный мальчик. Он спал и - я ни на секунду в этом не усомнилась - сон его был так крепок, что если бы я сейчас захотела уйти, он никогда бы не узнал, что я вообще тут была. Он почти не изменился, только волосы стали длиннее (наверняка они давно доросли до этой оптимальной длинны и уже не раз попадали под ножницы) и щеки заросли щетиной. Я прошлась по комнате, касаясь полок, стен, подоконника, закрытого ноутбука, снова растягивая время, потому что было еще одно обстоятельство, которое я не могла не проверить. И хотя была на 75% уверена в благоприятном исходе, до смерти боялась оставшихся 25. Знакомая с детства игра: загадывать на орла или решку, первой мимо проедет красная машина или синяя, отпустит эта девочка воздушный шарик или нет. От этих "да" или "нет" обычно зависело, сделаю ли я то, что хочу, или нет. Простой способ спихнуть тяжесть выбора на высшие силы.
Сейчас я больше всего на свете хотела следующим утром проснуться здесь, с ним. Гладить его, сонного, по лицу, целовать в висок и обнимать ногами его ногу. Но имела ли я на это право? Это ведь я уехала, пусть и не по собственному желанию, я придумала это "без обязательств" и я вернулась. Я, я, я, я, я. А о нем неизвестно ничего, кроме того обстоятельства, что он не трогал наши вещи, хотя и делал регулярные уборки. И значит, наверное, так же как я не хотел рядом с собой никого кроме.

Дверца шкафа, лакированная, скользкая наощупь, приоткрылась с тихим скрипом, как и всегда. Наши вещи всегда лежали там вперемешку, даже если мы старательно раскладывали из по разным полкам, в итоге они все равно сползались вместе. И на третьей полке снизу всегда лежала какая-нибудь его старая футболка, из разряда тех "домашних", у которых растянут ворот, дырка на плече и измочаленный низ. Такие вещи настолько пропитываются запахом их хозяина, что этот запах проступает сквозь любое мыло, порошек и кондиционер для белья, едва уловимый, но до одури родной. Специальные "майки, чтобы спать", которые я использовала вместо ночных рубашек. И я загадала: если футболка осталась на месте, то и я останусь.
…любимая, заношенная до почти полного стирания картинки, черная футболка, аккуратно сложенная небольшим квадратом. Может быть, я действительно ушла отсюда только этим утром?
Я начала чувствовать, как анестезия, проклятая заморозка, разжимает свои липкие клешни. Даже часы, кажется, начали тикать громче. За окном было еще темно, но предрассветные сумерки наступят в худшем случае через полчаса. А потом мы проснемся, потом, может, часа через четыре, выберемся из постели, приготовим завтрак, сходим в магазин и повесим обратно наши фотографии. Вечером, может быть, заберем мои вещи. Или послезавтра. Или через несколько дней. И нет никакой жены, никакого сынишки, никаких семейных обедов, господи упаси.

Я переоделась в его футболку и очень осторожно, чтобы он не проснулся, забралась под одеяло. Прижалась к нему спиной и закрыла глаза. Я не хотела спать, но хотела, чтобы он, если проснется, решил, что я спала здесь всю ночь. И он проснулся - это было понятно по сбившемуся дыханию. На несколько секунд в комнате образовалась такая тишина, что работающий в кухне холодильник казался едущим за окном бульдозером. Он ничего не сказал. Не вскочил с кровати, не попытался меня разбудить, включить свет, хоть что-нибудь выяснить. Он положил руку мне на живот, прижимая к себе еще крепче, и зарылся носом в шею, так что от дыхания волосы щекотали мне кожу.
Он просто решил, что я - продолжение его сна, что стоит ему предпринять что-нибудь радикальное - все исчезнет. Ему хотелось быть со мной, хотя бы во сне, обнимать, поправлять одеяло, дышать запахом. Если есть признания в любви красноречивее этого - то я их не знаю.
И еще никогда мне не спалось лучше, чем остатком той ночи.

Стоит ли говорить, что утром я проспала все на свете и проснулась только от cмс? Это обстоятельство, пожалуй, единственное, что уменьшило мое огорчение от того, что вся эта история оказалась сном и на самом деле мне вовсе не предстояло проснуться с ним вместе. Просто несмотря ни на что, наша реальность оказывается лучше любого сна. Даже такого. И сейчас меня мучает только один вопрос: на хрена, ну на хрена были этот балкон и эта лестница, соседи что, были совсем тупыми, чтобы видеть, как открываются-закрываются форточки, или что на окнах чистые занавески, или что, черт возьми, свет по вечерам горит - и думать, что квартира не жилая?