Существует свет, который светит за пределы всех вещей на земле, за самые высокие небеса. Это свет, который озаряет ваше сердце.
Молитва падших - тоже молитва.
Есть моменты, когда Норвегия не верит в чудеса. Это те моменты, когда чудеса как раз нужны.
Он убеждает себя, что это не имеет значения. Один взрыв не должен изменить их жизнь. Это один из непродуманных планов, на который ушли, вероятно, считанные секунды и не имеет различия, что огонь полыхал очень впечатляюще. Один отдельно взятый момент мало что значил на фоне тысяч лет товарищества.
Он убеждает себя, что одна травма головы не должна разрушить их отношения.
В течение нескольких месяцев после того, как он вытащил Данию из пылающих обломков, с содроганием глядя на след из крови, Норвегия пытается оправдать своё решение перед собой же, было вполне достаточное количество методов. Он пытается сказать себе, что его действия были продиктованы сугубо состраданием и жалостью. Или чувством ответственности даже. Он пытается избегать чувства вины.
Но в конце концов он не может отрицать, что это простой эгоизм.
Потому что, несмотря на ситуацию, Норвегия не может его отпустить. Они вместе уже слишком долго, чтобы понять даже не покидая его, насколько будет тяжело. Ему физически плохо думать о Дании с кем-то ещё. Даже если только платонически, это заставляет сердце Норвегии сжиматься.
После двух месяцев комы, когда доктор сказал, что Дания уже не будет в прежнем состоянии, Норвегия был первым, кто добровольно вызвался заботиться о нём.
Он уверял себя, что доктор неправ и что всё изменится, стоит только вернуть Анко обратно в знакомую среду для ускорения восстановления. Как нажать на выключатель. Потому что Дания не может быть просто потерян для мира. Он слишком упрямый идиот, чтобы быть изменённым чем-то настолько тривиальным, как взрыв.
Но когда ему понадобилось полчаса, чтобы просто уговорить его выйти из машины, а затем ещё час пытаться заставить его вспомнить дом, в котором они до этого прожили вместе более ста лет, Норвегия начал понимать серьёзность ситуации. Суровое осознание, что Дании уже нет.
Он заперся в своей комнате в ту ночь и до рассвета мрачно обдумывал его собственные потери, пытаясь изо всех сил игнорировать испуганное бормотание Дании внизу - он не мог ориентироваться в доме, который построил сам. Норвегия обманывался в убеждении, что немного самостоятельности будет ему на пользу, поможет вернуть по крайней мере кусочек человека, которого он знал так хорошо.
Его решимость лопнула с первыми лучами утреннего солнца, и он бросился вниз в гостиную, прижимаясь к Дании, бесконечно извиняясь. Мужчина прильнул к нему, холодный от того, что провёл ночь в гостиной, беспомощно шепча имя Норвегии. Норвегия гладил его волосы и показал ещё раз, где спальня. Когда Дания отказался отпустить его руку, он просто лёг рядом с ним в постель и датчанин не оказывал сопротивления. Без сомнения, все обиды были прощены, он спал с Норвегией в ту ночь. И снова на следующую ночь. И все ночи после этого.
И так жизнь будет продолжаться.
Реабилитация будет продолжаться.
Всё будет по-прежнему.
Он так хотел бы.
Дания не говорит громко и много. Это слишком сложно. Но когда он находится в обществе исключительно Норвегии, то в голосе его возникает волнение, даже изобилующее. Он менее сдержан и произносит всё торопливо, изредка заикаясь, но всё равно - Норвегия не может его не слушать. Когда большой шрам на лбу не так освещён, когда улыбка мужчины слишком даже большая для его лица, он может уловить старого Данию.
Это худшие дни, считает он. Дни когда можно обмануть себя, что ничего не изменилось.
Не всё было иначе. Были вещи, которые остались прежними. Малые остатки старой личности, за которые ему удалось, к счастью, ухватиться. Это помогает Норвегии каждый раз. Иногда он спускается вниз и видит, как датчанин сидит по-турецки на диване, уткнувшись носом в толстую книгу сказок. В течение нескольких месяцев он учился читать и теперь он при любой возможности хватался за Ганса Христиана Андерсена - Дания никогда не забывал о нём и каждый день читал истории снова и снова, иногда прося Норвегию почитать ему. Тогда он клал голову на колени норвежцу, закрыв глаза, прислушиваясь.
Его любимая история по-прежнему "Гадкий утенок".
Но тяжёлые тени перемен значительно перевешивают знакомое. По тому, как Дания говорит и двигается, ведёт себя по отношению к окружающим и Норвегии, всё оно было изменено. Норвегия больше не может относиться к Дании с тем же легкомыслием, как он когда-то делал. Должен поймать себя каждый раз, когда Дания расстраивает его или что-то делает не так - ведь это может нарушить весь процесс реабилитации. Он не может ткнуть Данию локтем в бок, когда тот раздражает. Он не может ударить его по затылку, когда датчанин творит невесть что. Он не может даже кричать на него.
Существовал один случай, когда Норвегия потерял терпение. Разочарование, которое строилось в течение недели почти ударило ему в голову, когда он пытался научить Данию стирать. Казалось - простая задача, которую он должен был бы в состоянии понять сразу. Норвегия сидел рядом и наблюдал за его борьбой с самим собой. Одна минута превратилась в пять, которые перетекли в десять, а он даже не мог ничего сделать даже с тремя майками. Такая простая вещь. Но Дания просто не мог этого сделать. Некоторое время Норвегия наблюдал за его борьбой и неожиданно злость словно пробила некий барьер в нём. Он быстро вскочил со стула и схватил Данию за плечи, встряхнув его, крича и спрашивая, почему он не может это сделать. Анко смотрел на него абсолютно без отсутствия понимания, поэтому Норвегия отпустил его и быстро убежал в спальню, забираясь на кровать и надеясь уснуть по меньшей мере навечно.
Через несколько часов он проснулся от тихого, почти бесшумного стука в дверь. Он осторожно приоткрыл дверь и увидел Данию, протягивающего в дрожащих руках корзину для белья. Это было сделано неловко, всё вывернуто наизнанку, но это было сделано. По-прежнему отказываясь взглянуть вниз, Дания извинился. Заикаясь и борясь с каждым словом, Дания извинился перед ним.
Норвегия рухнул на колени и закрыл лицо руками, стыд, наконец, прорвал его предыдущий гнев. Дания испуганно поставил корзинку и присел на корточки, мягко обнимая Норвегию, которого душили его собственные извинения, он просил Данию простить его.
И он простил. Без каких-либо колебаний. Как он всегда делал.
Всё было иначе. Потому что оставалось на месте. Когда процесс замедлился, Норвегия начинает задумываться.
Именно в канун Нового Года, когда они попадают под дождь, Дания заболевает впервые за то время, когда он вернулся домой. Это простая простуда, ничего серьёзного, но это пугает его. Он лихорадочно цепляется за Норвегию, лёжа в постели, а Норвегия тихо читает ему и трёт свои замёрзшие плечи, шепча заверения, что всё хорошо. Но даже любимые сказки Анко ничего не делают для его успокоения. Его тело болит и слишком сильный жар - он не понимает, почему.
Норвегия ведёт его в ванную, надеясь, что это поможет, поручив ему снять с себя одежду, что он неохотно выполняет. Сюрпризом для Норвегии стало спокойное заявление, что без него он купаться не будет. Существует некоторая пауза, но он согласен и, раздевшись, скользит в тёплую воду следом. Это явление не новое. Он помогал Дании принимать ванну несколько раз.
Ничего из этого не является новым. Ни то, как Дания дует на мыльные пузыри. Ни то, как Норвегия, потянувшись, начинает слегка массировать ему спину. Ни то, что Дания поворачивается к нему, наклоняясь, вздыхая счастливо. Ни то, что Норвегия обнимает его за талию, чтобы притянуть к себе.
Это всё равно, как и раньше. Дания чуть прикрывает глаза и размеренно дышит. Норвегия может позволить себе воозбразить, что ничего не изменилось. Будто никогда не было никакого взрыва и черепно-мозговой травмы, что они просто два любовника в ванне, а не человек, заботящийся о простуженном ребёнке. Он может делать вид, когда они будут ложится спать, что он будет засыпать под ровный голос Дании, пожелавший ему сладких снов, а не под тихое и неловкое "спокойной ночи", к чему он уже привык. Он может делать вид, что утром он проснётся, чувствуя руку Дании, прижимающую его к себе, а не наоборот. Он может делать вид, что они вдвоём вернутся к работе после их отпуска, и не надо заботиться о том, чтобы позвонить кому-нибудь, прося приглядеть за Данией.
Проходит три минуты с начала первого января, прежде чем Норвегия целует его.
Это не было целомудренным, как в последнее время. Он не клюёт его в лоб или в щёку, не треплет по волосам или похлопывает по плечу. Он не поцеловал его, как ребёнка. Он целует его, как человека, с которым он был веками. Осторожно подтягивает его к себе, обхватив руками мокрую шею Дании, чувствуя подкатывающий к горлу ком - знакомое чувство, когда Дания неуверенно, инстинктивно кладёт свои большие, неуклюжие руки на бёдра Норвегии и, закрыв глаза, наклоняется вперёд, а Норвегия перебирает пальцами волосы Анко. Подобно тому, как они делали. Словно ничего не изменилось.
Он может делать вид и притворяться бесконечно.
Он идёт к постели с виноватым видом. Нравится нам это или нет - то, что когда-то произошло, уже не повторится.
Но он повторяет.
Он не может ничего с собой поделать. Когда он спит или погружен в книги, то он выглядит так же. То же лицо (хотя и мрачнее), те же волосы (хотя существенно отросшие) и то же тело (хотя нервное и напряжнное). Тот же Дания. Он попрежнему внешне выглядит так, и когда Норвегия смотрит на него, его сердце вновь сжимается и замирает. Есть дни, когда он в очередной раз убеждается, что ему достаточно дотронуться до Дании, чтобы головная боль прошла. Иногда он просто держит его руку, пока они лежат вместе. Иногда он трётся щекой о его щёку, оставляя поцелуи на его подбородке, заставляя Данию смеяться счастливо. Иногда он садится к нему на колени и целует его глубоко. И очень скоро настаёт день, когда его сердце на мгновения перестаёт биться и он должен быть с Данией всё чаще и чаще, чтобы держать себя в руках.
Потому что он всё ещё любит его.
Он рассказывает ему об этому на Валентинов день. Когда они лежат в постели.
Он мягко целует его и тихо шепчет ему на ухо: "Дания, я люблю тебя". Он видит, как что-то светлеет в глазах Дании. Мужчина широко улыбается, обняв Норвегию, и ясной, как день, речью, говорит, что тоже любит его.
Он учит Данию любви в эту ночь. Он осторожно проводит ногтями по его спине, прося его сказать это снова и снова, чувствуя следы его пальцев на груди и бёдрах, каждом дюйме своего тела, ловит его руку, целуя её, умоляя, чтобы он никогда не позволял никому делать с ним то же самое. Готовит его более тщательно, чем ранее он готовил Норвегию. Он искренне надеется, что всё дойдёт до конца, но даже когда он, казалось бы, слишком больно вцепляется в плечи датчанина, Дания никогда не говорит, чтобы он прекратил.
Впервые за год Норвегия осознал, что прогресс был и есть.
В конечном счёте, рано или поздно им пришлось бы встретиться со Швецией.
Он сидит рядом с Норвегией на диване и наблюдает, как Дания и Силенд играют в шашки на полу. Спрашивает, как он считает, Дания знает, что такое любовь? Норвегия быстро сообщает Бервальду, что да, конечно, и пытается вглядеться в неподвижное лицо шведа. Бросив взгляд на нервного Данию, он перефразирует свой вопрос. Знает ли датчанин разницу между like и love
Когда Норвегия не может ответить, он говорит прекратить это - Бервальд только путает Данию и, вероятно, в конечном счёте тому будет больно. Скрипнув зубами, Норвегия косится на шведа, который уставился в шахматную доску.
Он не может отрицать, что в словах Швеции был смысл. Он не может отрицать, что он эгоист. Он не может отрицать, что он цепляется за последние нити своей старой жизни. Он не может отрицать, что он всё ещё влюблён в Данию.
Он провожает Швецию к двери, как только игра заканчивается.
В последующие дни Австрия берёт на себя роль попечителя в то время, пока Норвегия должен вернуться к работе.
Он приносит тяжёлый кожаный чехол и несколько кистей и сообщает Норвегии, что он планирует научить датчанина рисовать, чтобы помочь ему занять время, руки и улучшить его внимание. Задача со многими результатами, когда невозможно сделать совсем уж не так.
Он показывает Дании как держать кисть и как правильно смешивать цвета, после чего позволяет ему попрактиковаться на обычных листах бумаги, прежде чем поставить перед ним холст и разрешить взволнованному улыбающемуся Дании делать с ним всё, что захочется.
К тому времени, как Норвегия возвращается с работы, Дания заполнил весь холст цветом и до сих пор работает у него, пристально глядя на поверхность, кусая кончик языка в концентрации. Когда Норвегия ложит руку ему на плечо и спрашивает, что это такое, Дания улыбается, отвечая, что это Норвегия.
Картина на холсте представляет собой некий глаз идеальной формы, мягкие завитки из жёлтого, розового и белого цвета сливаются в центре картины, аккуратно сплетаются в идеальный круг, заполненный оттенком голубого, который он никогда не видел - с лёгким оттенком фиолетового. Норвегия рассматривает его с любопытством и говорит Дании, что это выглядит словно его глаз. Дания просто продолжает улыбаться и говорит ему, что это иное.
Это не то, как он выглядит. Это то, что заставляет чувствовать.
Норвегия клянётся рассказать это Швеции при его следующем визите.
Есть моменты, когда Норвегия верит в чудеса. Когда они и впрямь случаются.
Каждый раз, когда он прикасается к Дании, он верит в чудо. С каждым поцелуем, лаской или словом ласки он чувствует боль вины, в каждый интимный момент он может слышать неодобрительный голос Швеции в глубине души, говорящий ему, что он делает всё неправильно, не так. Неправильно, потому что Дания не может по-настоящему выразить согласие. Неправильно, потому что Дания не знает, что он делает.
Неправильно, потому что теперь Дания является по сути невинным.
И Норвегия ничего не может опровергнуть. Каждый аргумент имеет опорный пункт и он не может игнорировать неодобрительные взгляды и нежелаетльные советы, которые ему постоянно предлагают, он не может игнорировать и то, что начинают говорить за спиной, распространяя слухи. Он не может игнорировать, но и не принимает близко к сердцу.
Потому что он нуждается в Дании, равно как и Дания нуждается в нём.
Он прислушивается к каждому человеку, который говорит ему, что Дания не знает, что такое любовь. Он внимательно слушает их, терпеливо благодаря за консультацию и вежливо сообщает им, что они не могут всего понять и легко меняет тему. Рассказывает им о прогрессе Дании или новой картине, или чём-то ещё, что безопасно для обсуждения.
Он не рассказывает им о действительно важных вещах.
Он не говорит им о том, как Дания улыбается ему, когда они ложатся в постель каждую ночь и прижимает к своей груди, тихо бормоча, поглаживая волосы Норвегии, пока он наконец не засыпает.
Он не говорит им о том, как Дания иногда садится перед ним и осторожно сжимает одну из рук Норвегии в своих собственных, почти беззвучно напевая и поглаживая его пальцы, открывая и закрывая кулак.
Он не говорит им о том, как Дания, когда Норвегия сидит у него на коленях, целует его в нос или с совершенно довольным выражением лица не делает абсолютно ничего до тех пор, пока он держит руку Норвегии.
Он не говорит им о самой первой картине Дании.
Потому что, даже зная, они не смогут понять без чувств Норвегии. Он слушает их решения, прислушивается к их советам, оправдывает их действия по отношению к нему. Но это не имеет значения. Потому что и в самые худшие его времена Дания всегда мгновенно прощал его и по-прежнему улыбался. Он не нуждается в ком-либо помимо. Ему не надо знать - правильно или морально неправильно, потому что он не делает различия. Он до сих пор с Данией и, хотя их жизнь может измениться, есть ещё одна вещь, которая, несмнотря ни на что, всегда будет оставаться неизменной.
Он никогда не знал такой чистой любви.
-For you, Anko~ =3=-