alinchic :
lizapsy :
Когда папу задержали для допроса в качестве свидетеля в здании прокуратуры Санкт-Петербурга, я была совсем рядом, метрах в трехстах. В здании факультета международных отношений. Первый курс, лекция и семинар по английскому, обед — любимый черный кофе и салат «Весенний». Шутки, улыбки. Скоро за мной заедет мой парень, и мы поедем в наш любимый мексиканский ресторан. Он заезжает на красивой черной машине, громко играет музыка, я чувствую себя очень крутой и взрослой, самой взрослой и самой крутой. Звонит мама и говорит, что приедет домой попозже. Йес! Очередное везение: попозже — значит, мы еще успеем заехать поиграть в бильярд в бильярдном клубе гостиницы «Прибалтийская». Вот повезло так повезло!
В это время мой отец, раздавленный своими проигрышами в политике, но еще более унизительными и несправедливыми обвинениями, давал показания по делу фирмы «Ренессанс» в маленьком следовательском кабинете. Бывший первый демократический мэр города мог сделать только один звонок из той комнаты. И он позвонил своему главному другу — моей маме. Дома у нас хранится полученная потом пленка с того допроса. Растерянный и бледный отец, с которым властным тоном разговаривает представитель прокуратуры, мать, как раненая тигрица мечущаяся по кабинету в ожидании кареты скорой помощи. Следователь, который, насмехаясь, не верит ни в какой сердечный приступ. Врач. Носилки. Отец, который не хочет, чтобы его видели таким, отец, который мог интеллектуально побить любого, сильный, большой, сейчас лежал под насмешливыми взорами людей в форме и вынужден был испытать и это унижение. Он даже как будто сжался, стал меньше и прозрачнее, проходя весь этот трагикомический ад.
Я сыграла четыре партии в «американку». Каждый раз, ложась на стол, красиво выгибала спину, показно-расслабленно курила сигареты «Вог» и выпила бокал красного вина. Светка рассказала мне про своего нового ухажера, еще мы обсудили, кого позвать на мое предстоящее шестнадцатилетие. Долго мучились, что пятое число не выходной, и приняли решение отметить седьмого, в субботу. Решили не звать Кристину по кличке Нога. Слишком уж она высокая и со всеми заигрывает.
Папу отвезли в больницу с диагнозом «подозрение на инфаркт». Мама была с ним, но поздно вечером уехала, чтобы встретить меня дома. О чем он думал, лежа в одиночестве в палате Военно-медицинской академии? Решение уезжать из страны было уже принято. Оставалось только его реализовать. Было понятно, что здесь жить не дадут. Это можно было понять, когда папе демонстративно на следующее утро после выборов прислали из Смольного картонные коробки с вещами, не дав даже самому прийти проститься с местом пятилетней сложнейшей работы. Это было понятно, когда он, профессор, доктор юридических наук, возглавлявший до своей политической карьеры кафедру в университете, не смог устроиться в свою альма матер простым преподавателем. Это было понятно, когда каждый день выходили все новые и новые заказные статьи, обвиняющие, порочащие, ерничающие, иронизирующие над тем, что ему было так дорого. Но ему очевидность этого побега из города, который он так любил и который его теперь так несправедливо и безжалостно преследовал, стала ясна только в больнице после допроса.
«Доченька, ты будешь седьмого отмечать день рождения, как ты просила, я заказала ресторан для твоих друзей, но ты знаешь, нас с папой, к сожалению, не будет, у нас очень важные дела. Ты ведь не обидишься?» Обидишься?! Да это же какое-то невероятное везение! Шестнадцатилетие без предков! Одна с друзьями в ресторане! Можно курить у всех на виду, выпить алкоголь не в туалете из пакета с соком, а поставить бутылки прямо на стол! Вот это да, вот это праздник! «И еще, доченька, ночевать мы с папой, наверное, не придем, но Жанна (мамина подруга) тебе дверь откроет и с тобой останется». — «Жалко, что вас не будет, папе привет», — это «жалко» было одним из самых неискренних за всю мою жизнь…
После допроса за мамой была установлена слежка, телефоны прослушивались. Позвонить и попросить о помощи мама пошла в магазин «Труссарди». Взяв несколько платьев для примерки, прошла через задний вход в соседний офис компании «Эйр Франс», где работала ее подруга. Сделала два звонка: первый другу семьи парижанину Владимиру Рену — попросить организовать больницу и прислать машину скорой помощи в аэропорт, второй — попросить о помощи в отъезде другого друга — петербуржца Владимира Путина.
В день рождения мне привезли подарок от папы и вместо открытки — его портрет с надписью «Любимой Ксюшеньке от любящего папы». Подарок распаковала быстро и с нетерпением, портрет мимоходом поставила на полку. Седьмого ноября утром я была в панике: на семь вечера уже пригашены гости, а платье, в котором я планировала пойти, оказалось с жирным пятном. Ужас! А еще надо уложить волосы, выбрать под платье сумку, туфли. Звонок отца застал меня в салоне красоты. «Доченька, мы тебя поздравляем! Прости, что сегодня мы не вместе. Пойми, есть обстоятельства…» — «Да ты что, пап, все нормально, спасибо за поздравления, просто тут фен, плохо слышно, приезжать не надо, мы потом справим». — «Доченька, я тебя очень люблю», — слышалось где то вдали. «Да, да, я тоже тебя люблю», — механически ответила я, рассматривая получавшиеся на голове локоны, и положила трубку.
Седьмого ноября отец был выписан из больницы с формулировкой от Юрия Шевченко — главы Военно-медицинской академии, а ныне отца Георгия: «Больной отпущен под личную ответственность домой на выходные, на семейный праздник». Владимир Путин помог организовать частный самолет с медицинским оборудованием, и отъезд произошел быстро, без свидетелей и неожиданно для врагов отца. Всю «операцию» он медленно и по пунктам описал моей маме, попросил все запомнить и в конце беседы сказал: «Людмила Борисовна, не обижайтесь, но повторите, пожалуйста, все, что я просил сделать». Мама все повторила и все сделала. Никто ничего не узнал до прохождения границы, где не было никаких реальных оснований задерживать гражданина России Анатолия Собчака, не числившегося ни в каком розыске и ни в чем не обвиненного. Машина с носилками и капельницами подъехала к самому самолету, папу занесли, и через три с половиной часа он был в Париже, думая, что навсегда оставил страну, которую искренне любил и для которой столько сделал.
Это был один из самых веселых моих праздников. Подарки, подружки, громкая музыка, танцы и вся та радость и острота жизни, которая бывает только в шестнадцать лет. Беспредельный подростковый эгоизм собственного счастья и воздух столь желанной свободы.
Что произошло с нашей семьей, в каком аду жили мои родители в эти ноябрьские дни моего шестнадцатилетия, я узнала, только когда мама вернулась из Парижа после папиной операции на сердце. Дома, ночью и шепотом, она рассказала про папу, больницу, инфаркт и то, что мой отец пока не может жить в нашем городе, в нашей стране.
Сколько в моей жизни было таких праздников, платьев, шуршащих пакетов с подарками и загульных вечеров? Как можно быть настолько поглощенной суетой, чтобы не расслышать дрожание «люблю» в голосе отца. Почему я не бросила институт и не поехала жить к отцу в Париж? Почему я не разрушила суету своих дней и приезжала только на каникулы и выходные, дорожа своей первой любовью, своими подружками, своей свободой, своей совершеннолетней жизнью? А он был там, одинокий и изгнанный, преданный и оклеветанный. Нет уже первой любви, не помню имен сокурсниц и не вспомню, с кем я проводила эти годы папиной ссылки. А того, кого мне так не хватает, я помню каждый день, когда уже нет такой точки на земле, куда можно было бы к нему поехать. Почему так часто сеть событий и обязательств становится важнее любви? Почему осознавать и страдать человек начинает только о невозвратном? Я не знаю ответа, но я стараюсь внимательно прислушиваться к голосам тех, кто жив, кто рядом и кто нуждается в моей любви. Я очень стараюсь. И тот папин портрет каждый день напоминает мне о главном изъяне человеческой сущности — неумении в настоящем ценить по-настоящему ценное.
Мне всегда нравилась Ксения Собчак. она безумно хорошо пишет