Альфа: Гравьера
Бэта: ---
Название: Не отпуская прошлое
Категория: джен
Жанр: Дёф, драма
Рейтинг: PG-13
Саммари: Сейчас уже ничего не вернешь. Ни одной капли того дождя, ни одной капли крови, стекающей с асфальта в кювет. Ни осколка лобового стекла, ни слез вашей матери, ни одного ее седого волоса.
От автора: этого никогда не будет. Но моя депрессия и меланхолия – страшная вещь. Захотелось чего-то грустного.
Дата: идея – прошлый год; написано 9.10.09+14.10.09
Не знаю, какого черта я сейчас здесь делаю, за тысячу километров от дома и от своей родной страны. От своих детей и любимой работы. Но, однако же, я здесь. В единственный отпуск. Чертов единственный отпуск! Напротив вашего дома, в полу заброшенной и умершей деревушке под Магдебургом. В деревне, где когда-то жили вы. Много-много лет тому назад. Много-много лет, когда мне было не больше четырех, вы сюда переехали вместе со своей мамой. Где начинали первые шаги в мире музыки, где воевали со всеми за право жить. Где сами же это право и убили.
Прошло уже девятнадцать лет, с того страшного момента, когда миллионы подростков лишились сразу двух кумиров. Долгие девятнадцать лет после распада самой популярной немецкой группы. Чертовы девятнадцать лет после «Судного Дня».
Сегодня ровно девятнадцать лет. Сегодня вам было бы ровно сорок пять. Проклятая частица «бы». Проклятая трасса, проклятая спортивная машина, проклятая скорость… чертов дождь и чертова мокрая дорога…. Сейчас уже ничего не вернешь. Ни одной капли того дождя, ни одной капли крови, стекающей с асфальта в кювет. Ни осколка лобового стекла, ни слез вашей матери, ни одного ее седого волоса.
Это произошло неожиданно и внезапно. А на следующий день на всех музыкальных каналах висели черные ленты. Это было поистине ужасно. Как будто потерял часть себя. Огромную неотъемлемую часть. Кусок сердца, навсегда проданный за две пары шоколадных глаз, колечко в губе и флакончик черной подводки.
Я была на прощании. Казалось, что проститься с вами приехала половина планеты. У каждого была минута у гроба, но все равно это длилось больше четырех дней.
Глядя умиротворенное лицо, мне казалось, что ты спишь. Просто устал после очередной вечеринки и решил прилечь в столь эпатажном месте. Это всегда было в твоем стиле. Даже в гробу, самый прекрасный. Ты был в своих лучших одеждах, с идеальной укладкой и накрашенными глазами. Тонкие пальцы с французским маникюром держали в две розы, черную и белую. Как вы. Один ангел, другой демон. Черное и белое. Инь и Янь. Вторая рука затянута в черную атласную перчатку. Она выглядит ненастоящей. Она и есть не настоящая. В этой перчатке деревянный муляж твоей прекрасной ладони. И под одной из твоих любимых кожаных курток тоже муляж. Вместо четырех правых ребер и пяти левых. Около колена джинсы смялись и провисли, потому что и колена там тоже нет. Ты слишком сильно разбился. Не повредил только лицо. Это было так странно, но через слезы мы тогда смеялись, что ты сам говорил: «Лицо – рабочее место артиста». Вокруг ненастоящей руки обернут шнур, тянущийся к микрофону, вложенному в искусственную ладонь.
И ты тоже был прекрасен. Старший. Сильный. Тот, кто обещал тебя всегда защищать и немного не успел подставить бок своей машины между твоей и груженой фурой. Не успел на долю секунды. Не спас тебя и не выжил сам. Ты зацепил боком перед грузовика и тебя закрутило. Твой кадилак кувыркался на мокром асфальте почти пятнадцать минут. Почти пятнадцать минут ты не хотел верить, что Билл погиб в лобовом столкновении. Но потом ты направил свою легендарную машину в лоб и разбился. Тоже разбился. У тебя была возможность жить, но ты сам сделал свой выбор, и наверно не нам судить, правильный ли он.
В отличие от своего младшего брата ты был одет во все белое. Лоб закрывала шелковая лента. А если честно, то она прикрывала огромный пролом в черепе, который не получилось сложить из остатков кости. Толстовка застегнута почти до верха, но все же виден краешек принта на футболке. Это надпись. Та же что была вытатуирована на боку Билла. В руках тоже две розы. Грудь пересекает ремень от гитары. Твою белую любимицу оставят вместе с тобой. Ее гриф упирается тебе в предплечье, а уголок губы с колечком чуть приподнят, будто ты играл, и просто отодвинул гитару, что бы снова отпустить шутку в сторону Георга.
Это было страшно. Очень страшно. Тогда впервые почувствовалось, что детство кончилось навсегда. Что и ты тоже когда-нибудь умрешь, даже для них нет исключения. Одной из самых больших ошибок моей жизни стало то, что я так и не была ни разу на вашем концерте. Как-то не получалось. То денег не было, то времени. А теперь нет вас.
Но это было давно. Очень давно. Тогда я еще не была замужем, и у меня не было детей. Тогда только-только закончилось мое детство, которое не хотелось отпускать. Но оно умерло вместе с вами.
Сегодня ваше сорок пятое День Рождения и девятнадцатая годовщина смерти. В вашем доме теперь музей вашей группы, основанный вашей мамой после аварии и теперь поддерживаемый вашей младшей сестрой. Ей тридцать два, она никогда вас не видела и никогда вас не знала. Но каждое первое сентября к ней в музей приезжают тысячи людей старше нее и воспоминают-вспоминают-вспоминают…
И сегодня здесь тоже много народу. В основном женщины, но и мужчины встречаются. Всем не меньше сорока, у каждого своя история, связанная с Tokio Hotel и четырьмя смазливыми мальчиками. Каждый посвятил им не один год своей жизни.
Сегодня не нужно говорить. Все сказано девятнадцать лет назад. Слова только помешают и разбередят старые раны. Старые, зарубцевавшиеся швы на сердце. И все молчат, медленно обходя одну комнату за другой, рассматривая старые диски, фотографии и награды. Восемь альбомов, двадцать три концертные записи, пятнадцать документальных видео, около сотни золотых и платиновых дисков, больше двухсот наград и премий со всего мира.
Недалеко от самого первого альбома тогда еще группы Devellisch положив руки в карманы стоит Георг. Его шикарные волосы густо разбавлены сединой, да и некогда яркие зеленые глаза подрастеряли былую яркость. Теперь он такой же обычный человек, как и все мы, работает учителем музыки в элитной школе, дает частные уроки. Туманным взглядом он смотрит на старенький СиДи и, кажется, не видит его. Недавно у него родился второй внук и его назвали Билл. Первого зовут Том и он уже вовсю пытается ходить и роняет дедушкины гитары. Георг обязательно научит маленького Томми играть на них, когда тот немного подрастет.
Проходя мимо него, киваю в знак приветствия, и он тоже чуть склоняет голову. Слова не нужны. Для него это до сих пор слишком трудно – говорить о двух лучших друзьях. Он, пожалуй, так и не смирится с этой потерей. Каждый год первого сентября он проводит здесь, отдавая дань памяти заводным близнецам, способным работать сутки на пролет и подниматься все выше и выше по Олимпу музыки.
Густав сегодня тоже тут. Скорее всего он в маленькой студии звукозаписи. Туда нельзя никому кроме самых близких. Это святая святых. И мы чтим эту неприкосновенность в память о юношеско любви.
С каждой фотографии на меня смотрят радостные подростки. Живые лица, радостные улыбки. Мы запомнили их такими. Теперь уже никто не вспоминает, что половина улыбок – фальшивки, а радость – последствия передозировки энергетиков. Мы запомнили их идеалами нашей юности. Времени, когда нужно было что-то, на что можно опереться. Что угодно. И все мы нашли свою опору в немного неумелых и наивных песнях Schrei, грустных балладах Zimmer… С ними жилось легче, с ними хотелось жить дальше. С ними хотелось умереть вместе. Но если нас не станет, то их забудут. Наши дети выросли на других песнях, на других идеалах. Tokio Hotel никогда не станут классикой. Они всегда были не формат. Так и остануться одной из страниц истории музыки. Не самой тусклой, но и не блистательной. Эпатаж, пафос, наивность и честность – мы верили в это. Но наше время прошло, когда умерли наши идеалы, когда закончилась эпоха Tokio Hotel.
Залы со знакомыми дисками и фотографиями навивают тоску. Сердце больно сжимается. Все это прошло. Ничего не вернуть. Ни нашей молодости, ни нашего детства, ни ваших жизней. Но все это было. Пусть давно, но было. Но по щеке все же скатывается слеза. И больше невыносимо смотреть на награды и ролики. Многие уже плачут. Но девятнадцать лет назад я дала ебе слова больше не плакать из-за Tokio Hotel. Потому что тогда умерло мое детство. Я не сдержала слово. Простите. Я клялась вам, но предала свое слово. Простите, я не хотела. Просто это выше моих сил. Слишком трудно.
Когда на улице зажегся последний фонарь, дом закрывается на ночь. Еще один памятный день для целого поколения прошел. Завтра будет новый, и можно будет представить, что ничего не было. Можно будет еще раз навестить парную могилу на маленьком кладбище и пообещать, что теперь уже точно никогда не заплачу. Попрощаться со своим прошлым, потому что скорее всего, я уже больше никогда сюда не вернусь. Может только в глубокой старости, на исходе дней, что бы проститься с жизнью, которая не была бы такой без них.
Когда ухожу, Георг все еще стоит у диска Devilisch. По его щекам ползут медленные слезы. Он шепчет тексты старых песен. Все подряд. Ему больно. Глубоко внутри. Слишком больно, потому что зажившие рваные раны снова кровоточат. Чуть поодаль Густав нежно гладит рукой самую первую премию, спрятав лицо в тени. Им больно. Каждый раз приходя сюда они отрывают кусок сердца и хоронят его в парной могиле. Еще через несколько лет, от сердца останется только маленький, сочащийся кровью, комок, конвульсивно сжимающийся при мысли о жизни.
— Отпустите их, - шепчу в дверях. – Так будет лучше.
Они вздрагивают. И я уверенна, что все равно, каждый год будут приезжать сюда. Все равно будут.
Желтые листья метут влажный от дождя асфальт. Мелкие капли часто бьют по лицу. И будто вернулся на двадцать пять лет назад, в промозглую осень, которую провел с наушниками, где играли новые песни. И кажется, что слышен легкий шорох широких джинсов, тихий стук каблуков и первые акустические аккорды In die nacht.
Но это лишь ветер гонит вперед листья, и дождь стучит по железному карнизу, и память не хочет отпускать самые счастливые воспоминания…