Спустившись по лавровой аллее, я остановилась перед рассеченным каштаном. Он стоял черный, опаленный, расколотый ствол жутко зиял. Его половины не разделились до конца — мощный комель и крепкие корни удерживали их вместе, но разъединение погубило их — живительный сок уже не струился, могучие сучья справа и слева были мертвы, и, конечно, зимние бури повалят если не обе, то, уж во всяком случае, одну половину. Однако пока они еще как бы составляли единое дерево — и, погубленное, оно продолжало стоять.
Вы поступаете правильно, держась друг за друга, — сказала я, будто эти великаны-близнецы были живыми и могли меня слышать. — Наверное, хотя вы выглядите сокрушенными, обожженными, обугленными, в вас еще теплится жизнь, питаемая прочной связью с верными, трудолюбивыми корнями. Больше вы никогда не оденетесь зеленой листвой, птицы больше не станут вить гнезда и рассыпать безыскусственные трели на ваших ветвях. Ваше время радостей и любви миновало, но вы не одиноки: у каждого из вас есть друг, соболезнующий ему в его несчастье