Я затянулся косячком в очередной раз.Марихуанный запах расползался по моей амстердамской квартире, улетая потокамичерез окно на улицу.
Весенне-летний вечерний полутёплый свежийвоздух просачивался сквозь открытую форточку в комнату, где я, вальяжно покуривая, лежал на диване и смотрел в потолок.
Косячок был уже почти докуренным. Он еледымился, а моё сознание уже постепенно переходило в иную реальность. Какую-томутную и медленную. В то состояние, в котором я находился каждый день уженесколько месяцев, а может быть и лет подряд. Мне нравилось это опьянение. Язаглушал грусть, которая копилась во мне уже очень долго.
Но, не знаю почему, именно в этот вечер в моюголову непонятным образом заползли обрывки моих детских воспоминаний. Вернее, юношеских, тех далёких и странных. Мне уже почти 30, а то, что было в юношествебыло давно. Давно, а теперь даже как-то смешно и немного стыдно всё этовспоминать. Перед глазами всплыла забавная картина.
Я вспомнил, что когда-то мне было 13 лет, и язаперся в туалете от родителей. Вот дурак. Но, я боялся, боялся выйти изтуалета, потому что там меня ожидала виселица. В 13 лет нас всегда ожидаетгильотина или какая-нибудь другая казнь за наши проступки, вернее ожидало всёэто меня в моём воображении, но я же не знал, что всё это может отличаться отдействительности. Я как-то сглупил и написал своему брату сообщение, чтобы онкупил мне немного гашиша. Да, я уже покуривал порой. Во взрослой компаниисвоего брата. Я был гвоздём программы. И, правда, если представить: 13 летнийобдолбанный мальчишка рассказывает какие-то чрезвычайно странные небылицы и освоих сексуальных похождениях. Тогда о сексуальных похождениях речи быть немогло вообще. Мой член еле стоял, а дрочить я только начал, поэтому в моейголове было полным-полно порно-фантазий, которые я часто рассказывалкому-нибудь. Теперь не думаю, что мне вообще кто-то верил. Наверное поэтому наменя первокурсники и любили посмотреть по накурке.
Мне было 13, и я заперся в туалете от отца, который нечаянно прочитал сообщение, которое я отправлял своему брату. Он таквзял и прочитал: «Коля, купи мне гашика».А сообщение от меня. Видно было. Я отправил. И моча в голову удариламне, я помчался в туалет и заперся там, выкрикивая, что у меня пиздец как болитживот. Отец спросил: «А кто такой Ванидзе?». А Ванидзе-то был я. Я. И он этопрекрасно знал. И я знал, что он знает. Он просто играл со мной, хотел убитьменя, раздавить мою хрупкую психику юного наркомана. Я просил своего братакупить мне грамм этого злосчастного гашиша.Мне было 13. Это было лето. Я собирался уехать на какую-то очереднуюлетнюю программу во Францию, чтобы улучшить и так никчёмные знания этогодалёкого картавого языка. В моей испорченной детской фантазии кружилиськартинки француженок-извращенок.То, какя достал бы свой грамм гашиша перед всеми и сказал: «А не хотите покурить? Яведь из России привёз. Афганский, твёрдый, крепкий. Заебись тема». И все быменя возлюбили, девушки бы так и накинулись, расстегнули бы ширинку моих низкоспущенных широких штанов и начали бы нежно целовать всё моё тело, а я бы простотонул во французских усладах, так, как это делали порно-актёры.
Но моей детской мечте не было суждено сбыться.Гашишная афера была раскрыта. Все улики на лицо. Я – преступник. Перед глазамимоими теперь вертелись не французские сиськи, а тюрьма. Иван АлексеевичБровченко – сын интеллигента – вор и наркоман. Место ему в детскойисправительной колонии, где все бы трахали меня в задницу. Да, я боялся. Я былуверен, что меня отправят вовсе не во Францию греть пузо и устраивать кадриль, а именно в тюрьму, где мне и было место.
Сильными струями лился из меня понос в сортире.Нервный и огорчённый. Мне было 13 лет. Злосчастный возраст. Когда хочетсятрахаться, а трахаться-то с 13 летним прыщавым подростком никто не хочет.Одноклассницы так и дразнили меня «одуванчик», невинный одуванчик. Это были 2скейтерши-задротки.Они всегда сиделисзади меня, тыкали ручкой в затылок и, чавкая американской жвачкой, своимнепрорезавшимся полу-женским голосом говорили: «Ну, чего, одуванчик?». Апериодически мне рассказывали истории о том, как они переспали с кем-нибудь. Ая приходил домой, и дрочил, представляя, как эти скейтеры засаживают своидлинные члены в этих свеженьких девочек, с которыми я бы тоже не прочь былустроить пару перепихонов. Но всё это было тогда. Потом они закончили школу, ия узнал позднее, что одна из них родила ещё в 10 классе, а другая вышла замужза фотографа, та, с которой мы однажды ездили на школьную экскурсию в Казань.Мы ночевали в старой советской «гостинице» более походившей на переделанную в90-ые годы псих-больницу. Весь класс разошёлся по своим каморкам, а я подпокровом ночи с нереальным стояком пробрался к ней в комнату, чтобы крепкозасадить ей по самые гланды. Так, как я представлял в своих фантазиях, дроча втуалете этой самой гостиницы. Я знал, что нравлюсь ей. Я уже подрастал, пробивались усы, и карманные деньги выдавались в каком-то маленьком количестве, но я мог позволить сходить с кем-нибудь в кино и выпить алкогольный коктейль, купленный в палатке рядом со школой. Я знал, что у меня получится. Я вошёл вкомнату на цыпочках, пробрался к ней под одеяло и снял штаны. Гандон был уженадет. Она, не особо понимая, что происходит вцепилась в мой член и мы началинаше грубое дело. Я лишался девственности, засаживая ей раз за разом всёглубже, а она постанывала, и царапала мою спину. А потом всё в чёрно-белыхкартинках, страх: учителя ворвались к нам в комнату, меня выгнали из неё: я с голым членом шёл по коридору в свойномер, а все на меня смотрели и смеялись. Так я стал недодевственником. Язакончил школу, и до меня периодически доходили слухи о том, что эту самую Сашувсе время видят с разными мужчинами в возрасте, которые катают её на дорогихмашинах, а потом на своих членах. Когда я об это услышал, катать её на своёмчлене мне уже совсем не хотелось. Её уже окончательно на нём прокатил её муж. Даи вообще она совсем не входила в мои планы, потому что взрослая жизнь ужепробиралась стремительными темпами, заполоняя детские невинные деньки ненужнойработой надо собой и в бесчисленных рекламных агентствах, оставляя осадоктяжести и каких-то бесконечных обязательств.
В те далёкие 13 лет, сидя запертым в туалете, я пережил одну из самых неприятных историй жизни подростка, которая когда-либомогла со мной приключиться. Дверь открыл отец. Повернул ключ, и она отворилась.Я сидел заплаканный, красный и пристыженный, воняя на всю ванную комнату. Наменя не орали, хотя я ждал того, что меня будут бить ремнём и поноситьпоследними словами. Я знал, что заслуживаю это. Он взял меня своей мужественнойи сильной рукой маленького семейного Бога, вывел из туалета и посадил на стулза стол. Я взрослый. Со мной надо было провести беседу.
Сейчас уже не помню, что мне говорили, но явнимательно слушал и испытывал сильнейшие угрызения совести. Мать долгосмотрела мне в глаза. Её глаза горели нежностью и страхом. Страхом за меня. Зато, что я вырасту никудышным сыном, буду наркоманить, свяжу свою жизнь сошлюхами и буду клянчить у них деньги. Отчасти так в дальнейшем и случилось. Новсё я уже делал осознанно, целенаправленно и самоуверенно, не прося ни у когони копейки.
На следующий день после облавы в собственномсортире я улетел во Францию. В Нормандию. Автобус, набитый красивымишкольницами, ехал вместе со мной. Я сидел внутри него и пристально разглядывалгрудь впереди сидящей итальянки. Ей было 17 лет. Опасный возраст созревания.Она не одела бюстгальтера, и сосочки торчалииз-под белой полупрозрачной блузки. Итальянки всегда знали толк в том, какпокорить сердце мужчины. Даже такого маленького, каким был я.
Месяц там пролетел незаметно. Незаметно длявсех, кроме меня. Я всё время ходил грустный, не понимающий того, почему всеэти красивые девушки не принадлежат мне, а принадлежат какому-то пухломурусскому с непонятными украинскими корнями. Он улыбался, и все смотрели ему врот, мечтая взять его член себе в рот. Я плакал, и маленькая толстая девочкажалела меня. Я однажды послал её нахуй, потому что пользы от неё не былоникакой. Она тоже заплакала. Но я понял, что я полнейший гандон, что позволяюсебе себя так вести с юными дамами, хоть и немного несимпатичными, но всё жедамами. Я долго извинялся, а потом поцеловал её в щёку. Нет, она мне ненравилась, но я подарил ей надежду на то, что она способно привлекать девушек. Явстретил её несколько лет спустя на улице – она была худая и реально красивая.Она узнала меня, как узнал её и я. Но нам не нужно было подходить друг к другу, один наш взгляд всё нам объяснил. Она была довольна жизнью, чему я был рад, жизнью был доволен и я, чему она тоже, видимо, обрадовалась.
Точно так же меня поцеловала одна оченькрасивая девушка через 2 недели после этого случая, ей было 17. Это была тасамая итальянка в прозрачной блузке и торчащими упругими сосками. Онапоцеловала меня. Нежно её губы задержались на моей щеке, оставив большущийкрасный след. На щеке и в душе. Она прошептала мне на ломанном французском, чтои моё время придёт. Не знаю, попросила ли её эта моя пышная со-неудачница, илиже она почувствовала что-то во мне необычное. Но от русского хохла она так и неотстала: продолжала лазить к нему в комнату на втором этаже общежития, пытаясьне попасться на глаза охранникам девственности и порядка. А я продолжалдрочить, воображая её в маленькой итальянской деревушке, скачущей голой повинодельне, и давящей ногами виноград, как это делал Адриано Челентано в фильме«Укрощение строптивого». Хотя, он там голым не был, итальянка в моей головедавила виноград голышом.
Будущее пришло. Мне под 30, и я сижу в своейамстердамской квартире, покуривая марихуану. Страхи мамы сбылись. Я никудышныйсын без будущего, но не просящий денег на наркоту. Зато рядом со мной валяетсяобдолбанная крэком шлюха, одна из тех миллионных, о которых я мечтал в томдалёком нежном возрасте. И она плавно тянулась к моему члену, как будто Евахотела достать запретный плод.