— Ты должна быть мягче, скромнее, моя дорогая. Нельзя вмешиваться в разговор джентльменов, даже если знаешь, что они не правы и ты лучше осведомлена, чем они. Джентльмены не любят чересчур самостоятельно мыслящих женщин. - (Эллин О'Хара, мать Скарлетт)
Эллин не открыла ей (Скарлетт) одной простой истины: желать - это еще не значит получить. А жизнь еще не научила тому, что победа не всегда достается тем, кто идет напролом. Она […] строила смелые планы - как строят их в шестнадцать лет, когда жизнь так прекрасна, что возможность поражения кажется невозможной, а красивое платье в сочетании с нежным цветом лица - залогом победы над судьбой.
Может, Мамушка и знает, о чем толкует. Может, в этом и вправду что-то есть, ведь Эллин в общем-то говорит то же самое, только выражается по-другому, более деликатно. Да в сущности, матери всех ее подруг внушают своим дочерям, что они должны казаться беспомощными, беззащитными, кроткими, как голубки, неземными существами. Ведь не зря же было выработано и так прочно внедряется это притворство! Может, она и впрямь вела себя слишком смело? Иной раз она спорила с Эшли и позволяла себе открыто высказывать свое мнение. Что, если это, а также ее пристрастие к далеким прогулкам пешком или верхом оттолкнуло от нее Эшли и заставило обратить внимание на хрупкую Мелани? Быть может, поведи она себя по-другому… Однако она чувствовала, что перестанет уважать Эшли, если окажется, что он способен попасться на крючок таких обдуманных женских уловок. Ни один мужчина, который настолько глуп, чтобы приходить в восторг от этого жеманства, притворных обмороков и лицемерных "О, какой вы замечательный!", не стоит того, чтобы за него бороться. И тем не менее, по-видимому, всем мужчинам это нравится. - (Скарлетт)
Многие бедствия мира проистекали от войн. А потом, когда война кончалась, никто, в сущности, не мог толком объяснить, к чему все это было. - (Эшли Уилкс)
— Я хотел сказать, что Наполеон - вы, вероятно, слышали о нем - заметил как-то раз: "Бог всегда на стороне более сильной армии!" (Ретт Батлер)
Увы, не нашлось человека, который помог бы Скарлетт понять, что все, заложенное в ней от природы, даже ее беспощадная жизненная хватка, куда привлекательнее, чем любая личина, которую она сумеет на себя нацепить. Впрочем, хотя ей и было бы приятно это услышать, она бы все равно не поверила. Да и весь тот мир, плотью от плоти которого она была, тоже не принял бы такого воззрения, ибо простота и непосредственность в женщине никогда не имели большой цены в глазах людей.
Чтобы брак был счастливым, муж и жена должны быть из одного теста. - (Джералд О'Хара, отец Скарлетт)
Никогда не мешай карты с виски, если ты не всосал ирландский самогон с материнским молоком. - (Джералд О'Хара, отец Скарлетт)
Подслушивая, можно порой узнать немало интересного и поучительного. Имея большой опыт по части подслушивания, я… - (Ретт Батлер)
- Сэр, вы не джентльмен. - (Скарлетт)
- Очень тонкое наблюдение. Так же, как и вы, мисс, - не леди. - По-видимому, он находил ее крайне забавной, так как снова негромко рассмеялся. - Разве леди может так поступать и говорить то, что мне довелось здесь услышать? Впрочем, настоящие леди редко, на мой взгляд, бывают привлекательными. Я легко угадываю их мысли, но у них не хватает смелости или недостатка воспитанности сказать то, что они думают. И это временами становится скучным. Но вы, дорогая мисс О'Хара, вы - женщина редкого темперамента, восхитительного темперамента, и я снимаю перед вами шляпу. Я отказываюсь понимать, чем элегантный мистер Уилкс мог обворожить девушку столь пылкого нрава, как вы. Он должен был бы коленопреклоненно благодарить небо за то, что девушка, обладающая такой - как это он изволил выразиться? - "неуемной жаждой жизни", потянулась к нему. - (Ретт Батлер)
Скарлетт умела быть столь же обходительной, как Мелани, но не бессознательно, а с хорошо отработанным мастерством, со знанием дела. Разница между ними заключалась в том, что Мелани говорила приятные, лестные слова, просто желая доставить людям хоть мимолетную радость, Скарлетт же всегда преследовала при этом какую-то свою цель.
Атланта привлекала Скарлетт именно тем, что заставляло Саванну, Огасту и Мейкон относиться к этому городу с презрением. В Атланте, как и в ней самой, старое причудливо переплелось с новым, и в этом единоборстве старое нередко уступало своеволию и силе нового. А сверх того, некоторую роль играли в этом и чисто личные причины - Скарлетт увлекала мысль о том, что этот город родился или, во всяком случае, был крещен одновременно с ней.
- Только потеряв свою так называемую "репутацию", вы начинаете понимать, какая это обуза и как хороша приобретенная такой ценой свобода. - (Ретт Батлер)
- Вы говорите чудовищные вещи! - (Скарлетт)
- Чудовищные, потому что это чистая правда. Без хорошей репутации превосходно можно обойтись при условии, что у вас есть деньги и достаточно мужества. - (Ретт Батлер)
- Не все можно купить за деньги. - (Скарлетт)
- Кто вам это внушил? Сами вы не могли бы додуматься до такой банальности. Что же нельзя купить за деньги? - (Ретт Батлер)
- Ну, как… я не знаю… Во всяком случае, счастье и любовь - нельзя. - (Скарлетт)
- Чаще всего можно. А уж если не получится, то им всегда можно найти отличную замену. - (Ретт Батлер)
- Большинство людей почему-то никак не могут уразуметь, что на крушении цивилизации можно заработать ничуть не меньше денег, чем на создании ее. Ваше семейство да и мое семейство и все здесь присутствующие нажили свои состояния, превращая пустыню в цивилизованный край. Так создаются империи. И на этом сколачиваются состояния. Но когда империи рушатся, здесь возможности для поживы не меньше. - (Ретт Батлер)
- О какой империи вы толкуете? - (Скарлетт)
- О той, в которой мы с вами обитаем, - о Юге, о Конфедерации, о Королевстве Хлопка. Эта империя трещит по всем швам у нас на глазах. Только величайшие дураки могут этого не видеть и не использовать в своих интересах надвигающийся крах. Я наживаю свой капитал на крушении империи. - (Ретт Батлер)
Она привыкла считать, что никто с таким жаром не доказывает свою правдивость, как лжец, свою храбрость - как трус, свою учтивость - как дурно воспитанный человек, свою незапятнанную честь - как подонок. Но только не Ретт Батлер. Он со смехом признавался во всех своих пороках, дразнил ее и тем вызывал на еще большую откровенность.
Войны всегда священны для тех, кому приходится их вести. Если бы те, кто разжигает войны, не объявляли их священными, какой дурак пошел бы воевать? Но какие бы лозунги ни выкрикивали ораторы, сгоняя дураков на бойню, какие бы благородные ни ставили перед ними цели, причина войн всегда одна. Деньги. Все войны, в сущности, - драка из-за денег. Только мало кто это понимает. Все слишком оглушены фанфарами, барабанами и речами отсиживающихся в тылу трибунов. - (Ретт Батлер)
Когда женщина не может плакать, это страшно. Я не понимаю, как мужчины умеют все переносить, не давая воли слезам. - (Мелани, жена Эшли Уилкса)
Война - это не триумфальное шествие, а страдания и грязь! - (Эшли Уилкс)
А ведь я, сдается мне, нравлюсь вам именно потому, что я подонок. Вам в вашей упорядоченной жизни встречалось так мало истинных, отъявленных подонков, что именно это качество странным образом и притягивает вас ко мне. - (Ретт Батлер Скарлетт)
Как больно мне разрушать ваши иллюзии! Мне следовало бы полюбить вас, потому что вы очаровательны и обладаете множеством восхитительных и никчемных дарований! Но на свете много столь же очаровательных, столь же одаренных и столь же никчемных дам, как вы. Нет, я вас не люблю. Но вы нравитесь мне безмерно - мне нравится эластичность вашей совести и ваших моральных правил, нравится ваш эгоизм, который вы весьма редко даете себе труд скрывать, нравится ваша крепкая жизненная хватка, унаследованная, боюсь, от какого-то не очень далекого ирландского предка-крестьянина. - (Ретт Батлер Скарлетт)
— Вот почему вы мне нравитесь! Вы - единственная женщина, позволяющая себе быть откровенной. Единственная женщина, умеющая подойти к вопросу по-деловому, не пускаясь в дебри туманных рассуждений о нравственности и грехе. Всякая другая сначала бы упала в обморок, а затем указала бы мне на дверь. - (Ретт Батлер)
Это очень плохо для женщины - познать самое страшное, потому что тогда она перестает вообще чего бы то ни было бояться. А это скверно, когда у женщины нет страха в душе. […] Бог предназначил женщине быть скромным, боязливым существом, а если женщина ничего не боится, в этом есть что-то противное природе… Нужно сохранить в себе способность чего-то бояться, Скарлетт… так же, как способность любить… - (бабушка Фонтейн)
Наверное, можно закрасить пятна у леопарда, но, сколько их ни крась, он все равно леопардом останется.
Столько есть всего, о чем надо подумать. Зачем забивать себе голову тем, чего уже не вернешь, — надо думать о том, что еще можно изменить.
Хорошо, когда рядом мужчина, когда можно прижаться к нему, почувствовать крепость его плеча и знать, что между нею и безмолвным ужасом, наползающим из мрака, есть он. Даже если он молчит и лишь неотрывно смотрит вперед.
Человек не может двигаться вперед, если душу его разъедает боль воспоминаний.
… а он сказал, что предпочитает пулю в лоб, чем дуру в жены.
— А вы великолепны, когда сердитесь. Я прижму вас еще крепче — вот так, — нарочно, чтобы поглядеть, как вы рассердитесь. Вы даже не представляете, как ослепительны вы были тогда в Двенадцати Дубах, когда, рассвирепев, швырялись вазами.
— Не прижимайте меня к себе так крепко, капитан Батлер. Все на нас смотрят.
— А если бы никто не смотрел, тогда бы вы не стали возражать?
Обманывать себя — удел натур слабых.
Где-то в груди маленьким злым зверьком зашевелилась боль, подкатила к горлу, сжалась комком и притаилась, чтобы того и гляди раствориться в слезах.
Вы как тот вор, который сожалеет не о содеянном, а о том, что попал в тюрьму.
Я не нуждаюсь в том, чтобы вы меня спасали. Я сумею сама позаботиться о себе, мерси.
Быть непохожей на других… это грех, который не прощает ни одно общество. Посмей быть непохожим на других – и тебя предадут анафеме!
Если вы ничего плохого не делаете, то лишь потому, что вам не представилось возможности
Война была бы пикником, если бы не вши и дизентерия.
Скарлетт: Если на то пошло, я скорее поцелую хрюшку.
Ретт: О вкусах не спорят
— Вы думаете, я не знаю, что, лежа в моих объятиях, вы представляли себе, будто я — Эшли Уилкс? Приятная это штука. Немного, правда, похоже на игру в призраки. Все равно как если бы в кровати вдруг оказалось трое вместо двоих. О да, вы были верны мне, потому что Эшли вас не брал. Но, черт подери, я бы не стал на него злиться, овладей он вашим телом. Я знаю, сколь мало значит тело-особенно тело женщины. Но я злюсь на него за то, что он овладел вашим сердцем и вашей бесценной, жестокой, бессовестной, упрямой душой. А ему, этому идиоту, не нужна ваша душа, мне же не нужно ваше тело.
… Скарлетт, вам никогда не приходило в голову, что даже самая бессмертная любовь может износиться? … Вот и моя износилась… Приходило ли вам когда-нибудь в голову, что я любил вас так, как только может мужчина любить женщину? Любил многие годы, прежде чем добился вас? Во время войны я уезжал, пытаясь забыть вас, но не мог и снова возвращался… Я любил вас, но не мог дать вам это понять. Вы так жестоки с тем, кто любит вас, Скарлетт. Вы принимаете любовь и держите её как хлыст над головой человека.
Я никогда не принадлежал к числу тех, кто терпеливо собирает обломки, склеивает их, а потом говорит себе, что починенная вещь ничуть не хуже новой. Что разбито, то разбито. И уж лучше я буду вспоминать о том, как это выглядело, когда было целым, чем склею, а потом до конца жизни буду лицезреть трещины.
— Не понимаю, откуда у вас столько наглости, как вы можете смотреть мне в лицо! — воскликнула она.
— Все наоборот! Откуда у ВАС столько наглости, и как Вы можете смотреть мне в лицо?! — ответил он с улыбкой.
Где-то на крутой извилистой дороге, по которой она брела последние четыре года, эта девчонка с ее надушенными платьями и бальными туфельками незаметно потерялась, оставив вместо себя молодую женщину с жестким взглядом чуть раскосых зеленых глаз, пересчитывающую каждый пенни, не гнушающуюся любой черной работой, женщину, потерявшую все, кроме неистребимой красной земли, на которой она стояла среди обломков.
Она вспомнила, что издеваясь над собой, — а заодно и над другими, он часто говорил правду и о себе.
Но мне наплевать на то, что они думают. Я не позволю себе обращать на это внимание. Я просто не могу сейчас обращать на это внимание. Но наступит день, наступит день…
Я не должна рыдать, я не должна просить. Я не должна делать ничего такого, что может вызвать его презрение. Он должен меня уважать, даже.., даже если больше не любит меня.
Влияние — это всё. Помните об этом, если вас арестуют. А проблема вины или невиновности представляет чисто академический интерес.
Никто лучше меня не понимал, через что вы прошли, и мне хотелось сделать так, чтобы вы перестали бороться, а чтобы я боролся вместо вас. Мне хотелось, чтобы вы играли как дитя. По-моему, вы так и остались ребенком. Ведь только ребенок может быть таким упорным и таким бесчувственным.
И когда происходит что-то неприятное, а ты ничего не можешь поделать, какой смысл кричать и колотить по полу ногами.
Если вы завтра попадете под поезд, значит ли это, что железнодорожная компания должна быть причислена к лику святых?
Временами Ретт вел себя просто чудовищно. В сущности, почти всегда.
Твой отец был героем, Уэйд. Он ведь женился на твоей матери, верно? Ну, так вот это уже достаточное доказательство его героизма.
Сильные люди не любят свидетелей своей слабости.
Плох тот человек и плох тот народ, который сидит и льёт слёзы только потому, что жизнь складывается не так, как хотелось бы.
Согласно кодексу европейского этикета, муж и жена не должны любить друг друга — это дурной тон и очень плохой вкус. А я всегда считал, что европейцы правильно смотрят на эти вещи.
Да, он грубый, коварный, на него нельзя положиться: вкладываешь ему в руки тупой нож, а он в самый неожиданный момент вдруг превращается в острую бритву. И все-таки присутствие Ретта придает бодрости, как… совсем как рюмка коньяку!
А когда слишком долго откладываем признание, его все труднее сделать, и наконец наступает такой момент, когда оно просто становится невозможным.
— Да, я предпочитаю деньги всему на свете.
— Тогда вы сделали единственно возможный выбор. Но за это надо платить — как почти за все на свете. И платить одиночеством.