Последовательно. Шаг за шагом.

Моё лицо мягко целовал ветер, когда я открыл глаза. Я уже давно сбился со счета, в какой же раз я вот так просто, сделав неуловимое движение, вдохнув чуть-чуть воздуху, открываю глаза. Я смотрел на свои руки, вытянутые перед собой и думал, что, наверное, нет ничего лучше, владеть ими. Нет ничего лучше, ощущать шероховатость горячих после сна ладоней. Медленно поднимаясь с кровати, я ловил то мгновения, когда голова отрывается от подушки, и внутри смешивается всего на пару секунд остатки сна и зачатки яви. В моих прикосновениях ступнями к холодной плитке пола, есть что-то интимное. Когда я поднимаюсь на ноги, я чувствую напряжение и слышу, как немного ноют отлежанные за ночь бока. Моё тело, оно гудит, лицо и пальцы, такие сухие, жаждут удариться об холодную воду. Глаза немного щиплет от этой холодной, жесткой воды. Мой нос, он чувствует все запахи так резко, и они не смешиваются, как будто кто-то расставил их по полочкам расположенным в воздухе. Я нажимаю кнопку чайника, это движение оно машинальное, и в этом вся его прелесть.

Сквозь жалюзи я вижу кусочки зеленых листьев, мокрых от серого, мелкого дождя. Сильный ветер подхватывает старые газеты и мусор, тот грустно шуршит и подскакивает вверх. Он, наверное, думает, что это такой плохой сон. Что вот-вот и он откроет глаза, вот так просто, и окажется человеком, а не мусором. Где-то в глубине своей души я такой же, как он. Все время, мечтая открыть глаза, и проснутся кем-то другим, я скольжу между чужими плечами в метро, и грустно шуршу фантиками из-под ирисок.

Эти ириски, они спасают меня. Они плотно смыкают мой рот, прилипают к зубам и тянут вниз. Они не позволяют мне, так часто говорит глупости.

О мои голые ноги, потерся кот. Его шерсть, сопротивляясь моей, топорщиться, он громко мявкает и заглядывает мне в глаза. Я отдаю ему свой завтрак, и спешу выйти вон. Мне всегда казалось, что мой кот очень стесняется, когда на него смотрят во время того, как он ест. Я очень не хотел бы смущать своего кота, как не хотел бы, наверное, чтобы смущали меня.

Я слышу как пальцы моих ног, сжимаются от холода, как в моей сумке что-то громко постукивает. Я беру сигарету, и делаю первые три затяжки. Меня тошнит, и я бросаю все еще целую сигарету в лужу. Мне кажется, что я лишил её смысла существования.

Я чувствую запах чьих-то духов, он играет с моими ноздрями, а потом убегает, резко сменяясь другим, более тяжелым запахом. Меня кто-то толкает, окружает шумом, назойливо цепляется за мои барабанные перепонки. И я стою с расширенными зрачками, просто потому, что мне кажется, что они хотели бы быть больше, чем они есть. Я попадаю пальцами на чью-то прохладную руку, соскальзываю, и наступаю кому-то на ногу.

Я не могу видеть их лиц, я не могу слышать их голоса, я лишь чувствую, как их колкости врезаются мне в кожу головы. Меня выносит волной из вагона, и через пару пролетов ступенек, которые остановились, впали во временную депрессию, потеряв на пару часов свой смысл, я глохну. Оглохнув, я завидую смыслу ступеней, вместо той сигареты, которая потеряла его навсегда. Заворачивая вправо, я ощутил, как злой воздух сжал моё горло. Я закашлялся, и, споткнувшись левой ногой, свернул на дорогу, которую узнал бы из тысячи точно таких же дорог. В тот момент, мне хотелось вернуться, и, потирая веки, которые чешутся и тяжелеют от сонливости, провалится в подушку, наслаждаясь прохладой уже остывшей постели.

Но вернулся я лишь застывшей на ветру ночью, которая дрожала ветками деревьев и пела свою заунывную песню, используя водосточные трубы, как микрофон. И я снова уходил из кухни, освобождая её для своего кота, и я терялся в запахах, которые под вечер, вдруг сговорились и решили смешаться. И я тяжело оседал на кровать, которая приветствовала меня жалобным скрипом. И я падал на подушку, не успевая, как следует в ней утонуть.

А через минуты три, я просто открывал глаза, как и каждое утро.