Если же вы захотите получить от старого города впечатление, которого
современный Париж вам уже дать не может, то при восходе солнца, утром в день
большого праздника, на Пасху или на Троицу, взойдите на какое-нибудь высокое
место, где бы столица была у вас перед глазами, и дождитесь пробуждения
колоколов. Вы увидите, как по сигналу, данному с неба, -- ибо подает его
солнце, -- сразу дрогнут тысячи церквей. Сначала это редкий,
перекидывающийся с одной церкви на другую перезвон, словно оркестранты
предупреждают друг друга о начале. Затем вы внезапно увидите, -- иногда и
ухо обретает зрение, -- увидите, как от каждой звонницы вздымается как бы
колонна звуков, облако гармонии. Сначала голос каждого колокола,
поднимающийся в яркое утреннее небо, чист и поет как бы отдельно от других.
Потом, мало-помалу усиливаясь, голоса растворяются один в другом: они
смешиваются, они сливаются, они звучат согласно в великолепном оркестре.
Теперь это лишь густой поток звучащих колебаний, непрерывно изливающийся из
бесчисленных колоколен; он плывет, колышется, подпрыгивает, кружится над
городом и далеко разносит оглушительные волны своих раскатов.
А между тем это море созвучий отнюдь не хаотично. Несмотря на всю свою
ширину и глубину, о, но не утрачивает прозрачности; вы различаете, как из
каждой звонницы змеится согласный подбор колоколов: вы можете расслышать
диалог степенного большого колокола и крикливого тенорового; вы различаете,
как с одной колокольни на другую перебрасываются октавы; вы видите, как они
возносятся, легкие, окрыленные, пронзительные, источаемые серебряным
колоколом, и как грузно падают разбитые, фальшивые октавы деревянного; вы
наслаждаетесь богатой скользящей то вверх, то вниз гаммой семи колоколов
церкви св. Евстафия; вы видите, как в эту гармонию вдруг невпопад врывается
несколько ясных стремительных ноток и как, промелькнув тремя-четырьмя
ослепительными зигзагами, они гаснут, словно молния. Там запевает аббатство
Сен-Мартен, -- голос этого певца резок и надтреснут; ближе, в ответ ему,
слышен угрюмый, зловещий голос Бастилии; с другого конца к вам доносится
низкий бас мощной башни Лувра. Величественный хор колоколов Дворца
правосудия шлет непрерывно во все концы лучезарные трели, на которые через
одинаковые промежутки падают тяжкие удары набатного колокола Собора
Парижской Богоматери, и трели сверкают, точно искры на наковальне под
ударами молота Порою до вас доносится в разнообразных сочетаниях звон
тройного набора колоколов церкви Сен-Жермен-де-Пре. Время от времени это
море божественных звуков расступается и пропускает быструю, резкую
музыкальную фразу с колокольни церкви Благовещенья, и, разлетаясь, она
сияет, как гроздь звездных алмазов. И смутно, приглушенно, из самых недр
оркестра еле слышно доносится церковное пение, которое словно испаряется
сквозь поры сотрясаемых звуками сводов.
Эту оперу стоит послушать. Слитный гул, обычно стоящий над Парижем
днем, -- это говор города; ночью -- это его дыхание; а сейчас -- город поет.
Прислушайтесь же к этому хору колоколов; присоедините к нему говор
полумиллионного населения, извечный ропот реки, непрерывные вздохи ветра,
торжественный отдаленный квартет четырех лесов, раскинувшихся по гряде
холмов на горизонте подобно исполинским трубам органов; смягчите этой
полутенью то, что в главной партии оркестра звучит слишком хрипло и слишком
резко, и скажите -- есть ли в целом мире чтонибудь более пышное, более
радостное, более прекрасное и более ослепительное, чем это смятение
колоколов и звонниц; чем это горнило музыки; чем эти десять тысяч медных
голосов, льющихся одновременно из каменных флейт высотою в триста футов; чем
этот город, превратившийся в оркестр, чем эта симфония, гудящая, словно
буря.