на улице такое солнце, что хочется кричать, но почему-то получается лишь всхлипывать и глотать сопли и слезы. на улице так счастливо, что я завидую, да, безумно завидую всем этим счастливым и немножко глупым в своем счастье людям. почему? потому что я сама была такая же -- счастливая-счастливая. недели две назад.
" мне кажется, счастья надо боятся, " -- говорит его мама, а я точно знаю, что от счастья надо бежать сломя голову, потому что его отнимут, растопчут и переврут. потому что это невозможно -- чувствовать себя так спокойно и хорошо, а потом видеть гроб, кладбище и дохлых майских жуков.
" ты не должна плакать. ему ТАМ (глаза возводятся к небу, которое скрыто за гипсокартонным потолком) будет хуже, " -- говорит очень хороший учитель, а я точно знаю, что хуже, чем тут, уже нигде и никому не может быть. потому что это жутко -- слышать его голос в пол-второго ночи, а утром узнать, что он умер. да-да-да, это эгоизм, да. и ничего кроме. но я не хочу и не очень могу без тебя него. и я плачу. снова и снова.
" эй, сашк, не кисни -- всё будет хорошо, " -- говорят знакомые, а я точно знаю, что никогда и ни за что не будет так же, как когда я прижималась к нему. потому что это дико --сидеть в обнимку, рука в руку, слышать, как бьется сердце (мое/не_мое -- совсем не важно), а потом срочно доплетать феньку, которую я хотела сделать ко дню рождения, потому что похороны 12 и надо успеть.
" ты сильная, " -- говорю я сама себе, и точно знаю, что вру. потому что я боюсь. чего? того, что не буду больше никому нужна так, как была нужна ему, того, что мне не будет нужен кто-то, кроме него, того, что будет дальше. всего боюсь.
и я готова кричать, сдирать кожу на пальцах, пробивать стены, да что угодно делать, лишь бы вернуть все так, как было. но мне не достать его оттуда, даже если там есть хоть что-то, кроме червей и несправедливости (смешно: ее нигде, мне кажется, нет). и я размазываю акварель по бумаге.
я больше ничего не могу. и, кажется, не хочу.